В качестве подходящей методологической рамки, которая может позволить объяснить это явление, мы предлагаем использовать несколько модифицированный марксизм, поскольку именно он, по нашему мнению, способен объяснить природу «оккультного бума» на руинах общества, в котором пытались строить социализм, более того, возникновение этого «бума» именно в тот момент, когда нереалистичность построения социализма «здесь» стала очевидной для каждого. Но сначала нам видится необходимым осветить природу тех необходимых «модификаций», которые должно провести с марксизмом, для того, чтобы он мог быть использован в заявленных целях.

Несомненно, сильнейшей стороной марксизма является его историзм. Там, где узколобый буржуазный политэконом говорит про «вечные законы экономики» и «невидимую руку рынка», марксист убедительно показывает историческую переходящесть данных явлений. Но, как всегда бывает, сила является источником слабости, и настороженность марксизма к антропологическим константам, поиск исторической сконструированности любого социального явления, будучи, повторимся, основной ценностью теории, приводит время от времени к заблуждениям. Так, крайне неубедительно и механистически-резонёрски выглядит марксистский тезис о «дорелигиозной фазе развития культуры», сильно обедняющий возможности марксистского религиоведения. Более того, этот тезис никак не подтверждается эмпирически. Напротив, антропологические исследования показывают наличие метафизических концепций у самых примитивных народов, а палеонтологические находки демонстрируют, что религиозные практики, как минимум, старее, чем вид Homo sapiens[4].

В свете вышесказанного, мы предлагаем рассматривать религиозность как одну из антропологических констант, принимающую в конкретной исторической ситуации ту или иную форму. Отдельно отметим, что возведение религиозности в ранг антропологической константы ни в коем случае не означает её отнесение к «базису»: так же как искусство, игра, философия и наука (как рациональное, эмпирически проверяемое знание), религиозность — часть настройки, но часть неотъемлемая. Человеку свойственно осознавать ограниченность рационального знания о мире и выстраивать свои отношения с трансцендентным, но то, как он это делает — продукт актуальной исторической ситуации.

В качестве предельно общей схемы, позволяющей анализировать исторически заданные способы взаимодействия с миром духовного, мы предлагаем использовать понятия, введённые в западный эзотерический дискурс г-жой Блаватской: пути «правой» и «левой руки» (значимость данных понятий обусловлена хотя бы тем, что они — продукт саморефлексии мистического сообщества). Данные понятия, заимствованные из тантрической метафизики, носят предельно общий и неопределённый характер (впрочем, было бы наивно требовать от мистиков методологической чёткости), потому мы считаем необходимым определиться с рабочей трактовкой, контекстом, в котором они будут использованы в настоящей работе. Тут мы склонны использовать подход, представленный в работах Николаса и Зины Шрек[5]. Данную трактовку выгодно отличает рациональный имморализм; в отличие от иных мистиков, авторы обращают внимание, в первую очередь, на эмоционально-ценностную позицию духовного искателя и именно в этом контексте выстраивают «демаркационную линию», пролегающую между этими подходами к духовному стяжательству.

«Путь правой руки» предполагает беззаветную службу Божеству, подавление своей воли и безусловное подчинение, «путь левой руки», напротив, заключается в использование божественных сил для взращивания собственных способностей, сил и «самости». Если мы принимаем марксистский взгляд на религию как на настройку над базисом — экономической системой, — то выводы совершенно очевидны. Человек, идущий по пути «правой руки» — «Раб Божий». Путь «правой руки» — адекватная форма духовности для феодальной монархи с её тотальным подчинением личности сюзерену. Адепт пути «левой руки» — «духовный фрилансер», нанимающийся на «ставку» и совершенно безответственный (вернее, границы его ответственности определены контрактом — трудовым договором). Таким образом, совершенно неудивительным является всплеск оккультизма в ситуации реставрации капитализма, вернее, попыток построения постиндустриального капитализма на постсоветской территории. Если классическому капитализму вполне отвечает такая крайне отчуждённая форма духовности как протестантское христианство с его перманентной «богооставленностью»[6], то «индивидуализированному субъекту»[7] постиндустриального общества становится тесно в этих рамках. Именно в данной системе координат становится понятной озабоченность современной культуры оккультным и, заодно, абсурдность претензий традиционных религий в этом вопросе (если, конечно, отбросить версию об их стремлении к реставрации феодализма). Массовая увлечённость оккультным, тяготеющая, в той или иной мере, к образцу «пути левой руки» (в большинстве случаев не вполне осознанно, робко и стыдливо), носит в современных реалиях совершенно закономерный характер.

Такая постановка вопроса позволяет говорить и о следующем. Дихотомия путей «правой» и «левой руки» тоже является исторической переменной и актуальной становится для классового общества. Шаман в примитивном племени, очевидно, находится вне данной оппозиции, она для него не релевантна. Соответственно, говоря о путях «правой» и «левой руки», мы говорим о духовном поиске в отчуждённом обществе. Тут, естественно, может возникнуть вопрос о неотчуждённых формах духовности (по сути, вопрос о перспективах духовности при социализме/коммунизме). Причём вопрос это не праздный, несводимый к утопическому конструированию, поскольку ростки новых форм социальности вполне возможно высматривать в современной культуре (так же как и «путь левой руки», будучи актуальным в ситуации постиндустриального капитализма, сформировался задолго до его появления). Возвращение к неотчуждённой социальности, по нашему мнению, неизбежно приведёт к реставрации некоторых архаических элементов культуры, но на диалектически новом уровне. Поверхностный анализ тенденций современной духовности позволяет предположить, что наиболее перспективным в данном контексте является такое маргинальное (а иначе и не может быть — с учётом его несвоевременности в капиталистической формации) течение как «Магия Хаоса», преодолевающее отчуждающее довление традиции и превращающее духовный поиск в свободную игру самовыражения свободного субъекта. Будучи порождением кроулианской Телемы[8], которая, в свете предложенной выше трактовки, является рафинированным образцом «пути левой руки», Магия Хаоса несёт потенциал «диалектического прорыва» и нового выхода за рамки дихотомии путей «правой» и «левой руки». К этому вопросу мы ещё вернёмся в конце заметки.

Отдельный вопрос, который резонно может возникнуть — вопрос духовности политического радикала, революционера-практика. Вопрос крайне неоднозначный, что иллюстрирует даже самая примитивная историография проблемы. Традиция левого радикализма неразрывно связана с антиклерикальным движением, что исторически задало канон радикального атеизма для «левоориентированных» теоретиков и практиков. С другой стороны, ни для кого не является новостью религиозный «бэкграунд» коммунистической идеи. Более того, некоторые знаковые фигуры в этом движении так или иначе были связаны с нонконформистскими духовными изысканиями — от «революционера № 2» в партии большевиков, в бытность которого наркомом по военным делам красная пентаграмма прочно вошла в пантеон коммунистических символов и который хоть и не афишировал, но, в сущности, и не скрывал свою причастность к масонской традиции[9], до Ж. Батая и Р. Кайуа. В свете вышесказанного, доктринёрский вульгарный материализм, которым склонны кичиться современные левые радикалы, представляется нам позицией довольно сомнительной и уязвимой. Тем более что, как показывает практика, там, где недорабатывают левые, получают успех правые. То, что правый вектор социально-философской мысли эзотеричен в своей основе, является общеизвестным фактом и имеет массу подтверждений — от истории Аненербе до правого кроулианства А. Дугина и «родноверия» современных российских и украинских «новых правых». И, учитывая потери, которые левое движение претерпело практически на всех фронтах в последние десятилетия, пренебрегать потенциалом «метафизики сопротивления» было бы более чем опрометчиво.

Отдельный вопрос, контуры ответа на который могут быть определены в настоящей работе, заключается в поисках причин того, почему Магия Хаоса, имея в своём основании крайне оптимистические, гуманистические по своей природе идеи (антидогматизм, ставка на экзистенциальную укоренённость духовного опыта в противовес отчуждающему церемониалу, рефлексивность, стремление к пробуждению божественных потенций в самом человеке и пр.), на практике реализуется, по большей части, в крайне мрачных формах и имеет тенденцию «скатываться» в сатанизм. По нашему мнению, для объяснения причин этого явления можно провести нехитрую параллель между этапами развития нонконформного духовного учения и путём индивидуального роста духовного искателя-нонконформиста. В свете предложенной аналогии можно предположить, что Магия Хаоса как оккультное учение, практика и сообщество в настоящее время находится на этапе «Делания в Чёрном», «Nigredo», стадии, для которой характерна работа с самыми тёмными сторонами бытия — необходимом, но, вместе с тем, самым тягостным, болезненным и опасном этапе «Великого Делания»[10]. В работе «Красная Телема: наброски проекта революционной алхимии» мы уже касались вопроса «коллективного Великого Делания», которое может быть осуществлено на основании резонанса Истинных Воль членов некоторого коллектива — «Созвездия»[11]. По сути, новое восстановление деконструированой «Деланием в Чёрном» социальности посредством интеграции Магии Хаоса и левого радикализма можно рассматривать как аналог «Делания в Белом», «Альбедо», этап, подготавливающий к «Рубедо», «Деланию в Красном».