Liber XLI[1]

[2]

Тяньдао, или Синагога Сатаны

(политический очерк)

A:.A:.

Публикация класса C

Глубокое исследование Достижения

методом установления равновесия в области этики.

(6°=5°)

Мой город так высок!

Его достигну в срок,

Чтоб карой уравнять порок,

Чтоб уравнять порок![3]

У.С. Гилберт[4].

I

(Разрушение устоев)

Поскольку никто не смеет даже усомниться в свидетельстве Фомы Аквинского, что этот мир есть лучший из миров, то несовершенное положение вещей, каковое вознамерился я описать, могло иметь место в некой иной вселенной; по всей видимости, вся эта история есть не что иное как плод моего больного воображения. Но даже если так, как совместить сей недуг с совершенством?

Без сомнения, в этом есть что-то неправильное; откровенный силлогизм оказывается на поверку энтимемой[5] с запрещённой и невозможной главной посылкой. Эти строки лишены последовательности, и кто я, как не заблудший глупец, ибо приятный лёгкий путь, текущий сквозь моё повествование, лишь упирается в глухой тупик.

Потому начнём с незамысловатого и сухого начала.

Состояние Японии было в то время (в какое время? Тут мы не оберёмся проблем с историками. Но позвольте заметить, что никто из всех этих нудных и важных людишек не помешает моему рассказу. Я приступлю прямо к делу, и если рецензенты будут неблагожелательны, я с радостью помогу им убить себя об стену) опасно неустойчивым. Военная аристократия Старшего Дома была столь разбавлена удачливыми сыроторговцами, что подлог стал достоинством столь же высокочтимым, как и прелюбодеяние. В Младших Домах ум всё ещё ценился, но он рассматривался как сноровка в проходящих испытаниях.

Давешний рост привилегий для женщин подарил Ёсиваре[6] ужаснейшую из политических организаций, тогда как физическое состояние населения страны было порядком подорвано последствиями закона, который, гарантируя им в случае травмы или болезни долгую жизнь в почёте и праздности (каковых в противном случае они не добились бы никогда, даже самым кропотливым трудом), поощрял всех тружеников к полному пренебрежению собственным здоровьем. Действительно, подготовка слуг стала состоять теперь исключительно из тщательных практических инструктажей на случай падения со ступенек; а самым богатым жителем страны стал бывший дворецкий, который, сломав ногу никак не менее тридцати восьми раз, заслужил пенсию, дающую сто очков вперёд фельдмаршальской.

Страна, однако, не была ещё безнадёжно обречена. Система интриги и шантажа, вознесённая правящими классами до самых вершин эффективности, служила мощным противовесом. В теории все были равны; на практике же неизменные чиновники, подлинные хозяева страны, являлись людьми безупречными и надёжными. Они были заинтересованы в добротном правлении, ибо всякая неприятность внутри страны или за её пределами могла, несомненно, раздуть искры недовольства, превращая их в ревущее пламя революции.

А недовольство было. Неудачливые сыроторговцы точили зуб на Старший Дом; а те, кто провалил испытания, исторгали потоки брани на тупость образовательной системы.

Беда была в том, что они были правы; правительство было достаточно толковым на деле, но в теории — ни в зуб ногой. Нарастающая шумиха будоражила чиновничество; ибо многие из их числа были достаточно умны, чтобы разглядеть, что нарочито иррациональная система, как бы прекрасно ни работала она на практике, не может вечно противостоять нападкам тех, кто умеет выдвигать неоспоримые доказательства (которые можно, однако, между нами говоря, заклеймить как доктринёрские). У людей была сила, но не благоразумие; потому и оказались они столь склонны к ошибкам, в которые впадали, следуя благоразумию, а не силе, казавшейся им тиранией. Интеллигентный плебс послушнее; образованное быдлождёт логики от всего. Мелкие софизмы социалиста понятнее; их нельзя опровергнуть глубокими и потому тяжеловесными предложениями тори[7].

Чернь смогла бы понять поверхностные сравнения ребёнка; но она не доросла до осознания того, что условия воспитания и среды создавали лишь малую толику оснащения для осмысленного бытия. Резкое и правдивое «из дерьма конфетку не сделать»[8] было забыто ради гладких и правдоподобных заблуждений
авторов вроде Ки Ра Ди[9].

Ситуация стала, по правде говоря, настолько серьёзной, что правящие классы оставили все догматы Божественного Права и иже с ними как несостоятельные. Теория наследственности рухнула, а облагородившиеся сыроторговцы сделали её не только ложной, но и нелепой. Потому и находим мы их

бестолковые тяжбы аномалией, осточертевшей всему народу своей искромётной и корыстной софистикой. Последняя не смогла никого обмануть и только раздула презрение (по всей видимости, вполне безобидное) в ненависть, грозящую погрузить общество в пучину чудовищнейших потрясений.

Таким и было то лезвие бритвы, по которому ступали шаткие ножки республики, когда после бурного плавания (за несколько лет до моего визита) в Нагасаки с материка прибыл философ Коу.

 

II

(Стоящий в одиночестве)

Когда Коу пересёк Жёлтое море, ему было полных тридцать два года от роду. Последние двадцать[10] равноденствий прошли над его головой с тех пор, как он, единственный здесь человек, начал свои странствия средь колоссальных, но плебейских руин Вэй-Хай-Вэя[11]. Товарищами ему служили львы и ящерицы, селившиеся в рассыпающихся развалинах офицерских кварталов; тогда как на крохотном кладбище копыта диких ослов отбивали ритм (бессильный разбудить усопших) по могилам спортсменов, наполнявших когда-то эти ныне заброшенные залы.

Всё это время Коу без остатка посвящал своё внимание философским раздумьям; ибо богатейшие запасы превосходных продуктов, оставленных британцами, позволяли ему не беспокоиться о хлебе насущном.

В первый год тренировал и покорял он своё тело и чувства.

Шесть последующих лет тренировал и покорял он свой разум и мысли.

Последующие два года он свёл всю Вселенную к Инь, Ян и их комбинациям в триграммы Фу Си[12] и гексаграммы императора У[13].

В последний год он отбросил Инь и Ян и обрёл единство в великом Дао[14].

Всё складывалось для Коу великолепно. Но даже его железный костяк несколько пострадал от неизменной диеты из консервных жестянок; и лишь благодаря этому талисману:

[15] —

смог он преуспеть в блистательной попытке превзойти своим искусством подвиг капитана Уэбба[16]. Это стало для него настоящим триумфом. Такая атлетическая нация как японцы не могла не отнестись с уважением к столь замечательным достижениям, хотя они и дорого дались ему, ибо Лига военно-морского флота (чередой благоразумных политических перестановок) силой заставила партию утроить флот, возвести непрерывную линию прибрежной фортификации и потратить многие миллиарды иен на выведение учёными более прожорливого вида акул, чем все доселе населявшие прибрежные воды.

Итак, флотские на руках внесли Коу в Ёсивару, и радостно потрясали его ладонь, и пригласили индийцев, и вернули ему его реликтовую частную собственность, и организовали встречу по всем канонам высшего общества Нью-Йорка, пока знаменитый Ка Ру Со[17] исполнял свою прелестную балладу в сопровождении германского оркестра:

 

ХОР.

Дуй в тамтамы, бей в фагот!

Радость рвётся в двери!

Я теперь страдаю от

Острой бери-бери[18].

I.

В понедельник я тощей

«Сеятеля» Ропса[19].

Дуй в кимвал, в ситары бей!

Вторник — день для оспы.

Хор.

II.

Плохо с сердцем в третий день;

Диабет — в четвёртый.

Бум, скрипач! Ударник, брень!

В пятый — боль в аорте.

Хор.

III.

Коль в субботу рать вражья

Смертным взором смерит,

В воскресенью, верю я,

Слягу с бери-бери!

Хор.

Не надо быть глубоким знатоком японского характера, чтобы понять, что Коу и его искусство были забыты за те же несколько дней; но богатый даймё, не лишённый проницательности, взял себе на ум спросить Коу, с какой целью тот прибыл в страну столь необычным способом. Будет проще, если я воспроизведу inextenso[20] их телеграфную переписку.

(1) Кто Вы, почтеннейший, и что побудило Ваше превосходительство удостоить нас, скотов, высочайшею честью визита.

(2) Сей презренный червь — великое Дао. Я смиренно прошу у Вашего высочайшего сиятельства попрать своего раба.

(3) Прошу прощения великий даун[21] неразборчиво.

(4) Великое Дао — Д. А. О. — Дао.

(5) Что это за великое Дао.

(6) Результат вычитания Вселенной из себя самой.

(7) Отлично, но сей издыхающий пёс не в силах удовлетворить возвышенного стремления Вашего почтенного превосходительства, но, напротив, вынужден усердно умолять Вашу
блистательную невозмутимость плюнуть на свою покосившуюся «ёро»[22].

(8) Да станет глубина мысли для Вашего жукоголового просителя залогом того, что прославленное Ваше благородство удовлетворит его независимо от решения.

(9) Воистину. Снизойдёт ли Ваша величественность до того, чтобы осквернить себя вхождением в сию жалкую лачугу мусорщика?

(10) Ожидайте прокажённого дракона с бери-бери в великолепном небесном дворце Вашего высочайшего могущества завтра (в четверг), ровно в три пополудни.

Вот так и встретились Коу, поэт-философ из Китая; и Дзюдзюм, Крёстный Отец своей страны.

Высочайший миг вечности! Добавьте к именам Иисуса Навина[23] и Езекии[24] имя Коу! Ибо за четверть часа до назначенного времени руки собеседника Дзюдзю то и дело возвращались к хронометру, дабы ни одна тень недоверия или досады не затмила восторга этого величественного события.

 

III

(Обретая простоту)

— О великое Дао, — спросил Дзюдзю, — что посоветуете Вы как средство от недуга, терзающего мою несчастную страну?

Мудрец же ответствовал:

— О могущественный и помпезный даймё, ваша аристократия не есть аристократия, ибо это не аристократия. Тщетно пытаетесь Вы изменить сие обстоятельство, платя докучливым короедам из «Дэй Ли Пэй Пар»[25] за написание бессмысленного вранья, что ваша аристократия есть аристократия, ибо это и есть аристократия.

— Как Гераклит[26] преодолел антиномию Ксенофана и Парменида, Мелисса и Зенона Элейского[27], Бытие и Небытие своим Становлением, так позвольте же
и мне поведать Вам; аристократия будет аристократией, если станет аристократией.

— Ки Ра Ди и его чумазые приятели жаждут опустить добрую практику до дурной теории; Вам следует в пику ему возвысить дурную теорию до доброй практики.

— Ваши завистники бахвалятся, что Вы ничем не лучше их; докажите им, что они так же хороши, как и Вы. Они талдычат о благородстве глупцов и плутов; покажите им мудрых и честных мужей, и социалистический имбирь растает на индивидуалистических устах.

Дзюдзю согласно прихрюкнул. Он погрузился в дремоту, но Коу, захваченный предметом своих речей, даже не заметил этого. Он продолжал с напористостью парового катка и прямой, целенаправленной бодростью зачарованной бабочки:

— Человек становится совершенным благодаря своему тождеству с великим Дао. Вдобавок к этому да уравновесит он в полной мере Инь и Ян. Проще всего управлять шестиконечной звездой Интеллекта; тогда как первейший шаг для начала — управление телом и чувствами.

— Равновесие есть великий закон, а совершенное равновесие увенчано тождеством с великим Дао.

Он подчеркнул это величественное утверждение точно рассчитанным ударом в выпирающее пузо достойного Дзюдзю.

— Молю Вас, продолжайте Вашу досточтимую речь! — воскликнул полупроснувшийся даймё.

Коу продолжил, и мне кажется весьма уместным заметить, что продолжал он довольно долго и что, раз уж вам хватило дури дочитать до этого места, вы не сможете отбрехаться от того, что дурны достаточно, чтобы прочесть и далее.

— Фенацетин[28] — превосходное лекарство от лихорадки, но горе тому пациенту, кто проглотит его при коллапсе. Хотя каломель[29] весьма опасна при аппендиците, нам не возбраняется применять её при простом несварении.

— «Что наверху, то и внизу!» — изрёк Гермес Триждывеличайший. Законы физического мира в точности параллельны таковым в сфере нравственной и интеллектуальной. Блуднице я даю подготовку, которая учит её святости секса. Целомудрие есть часть такой практики, и я надеюсь увидеть в ней однажды счастливую жену и мать. Скромнице я всё равно даю подготовку, которая учит её святости секса. Разнузданность есть часть такой практики, и я надеюсь увидеть в ней однажды счастливую жену и мать.

— Фанатику посоветую я путь Томаса Генри Гексли[30]; неверному — практическое изучение церемониальной магии. Затем, когда фанатик обретёт знание, а неверный — веру, каждый сможет без предубеждения следовать естественным своим наклонностям; ибо не погружён он более в прежнюю свою чрезмерность.

— Тогда та, что была блудницей из прирождённой страсти, сможет бестрепетно наслаждаться удовольствиями любви; та, что была холодна от природы, сможет возрадоваться девственности, не вкусив порока в своём учебном курсе разнузданности. Но каждая будет понимать и любить другое.

— Я плачу свою дань захватчику, коего именуют обычно добродетелью. Воистину; я ненавижу его, но лишь в той же степени, как ненавижу я то, что именуют обычно пороком.

— Посему должно признать, что тот, кто неуравновешен лишь слегка, нуждается в более мягкой коррекции, чем тот, кого гложут предубеждения. Есть люди, сотворившие кумира из чистоты; им следует поработать в слесарной мастерской и познать, что грязь есть знак достойного труда. Есть те, чья жизнь есть жалкий страх перед инфекцией; они видят микробов всех мастей на каждом предмете, не обработанном раствором карболовой кислоты и сулемы[31], при помощи которых исступлённо сражаются они со своим незримым противником; таковых я отправляю жить на базар в Дели, где им посчастливится узнать, что грязь, в общем-то, не так уж и важна.

— Есть люди медлительные, нуждающиеся в нескольких месяцах суматохи на скотных дворах; есть деловые мужи, охваченные спешкой, и таковым должно отправиться в странствия по Центральной Азии, дабы обресть искусство отдохновения.

— Это всё, что касается равновесия, и за два месяца в год каждый член ваших правящих классов должен пройти эту подготовку под квалифицированным наблюдением.

— Но что есть Великое
Дао? В год по месяцу каждому из этих людей полагается самозабвенно искать Философский Камень. Уединением и постом для общественного и роскошного, пьянством и дебошем для чопорного, бичеванием для страшащегося телесной боли, отдохновением для беспокойного и трудом для праздного, боем быков для человеколюбивого и заботой о малых детях для бессердечного, обрядами для рационального и философией для легковерного станут они, неуравновешенные ныне, коли будут искать единства с великим Дао. Но для тех, чей разум очищен и сосредоточен, для тех, чьи тела пребывают во здравии, а страсти одновременно энергичны и управляемы, станет оно законом, дабы избрать свой собственный путь к Единой Цели; videlicit[32], тождество с этим великим Дао, кое превыше противостояния Инь и Ян.

Даже Коу почувствовал усталость и приложился к сакэ с содовой. Освежённый, он продолжил:

— Те, кто добровольно воспользуется этими средствами, чтобы стать спасителями своей страны, да назовутся они Синагогою Сатаны, дабы уберечь себя от дружбы глупцов, путающих имя с предметом. Да будут средь них мастера Синагоги, но да не попытаются они господствовать. Да воздержатся они со всей тщательностью от потугов всякого человека искать Дао любым другим путём, нежели то самое равновесие. Да будут развивать они собственный гений, невзирая на то, к добру ли, ко злу ли для их страны и мира приведут их старания; ибо кто они, чтобы препятствовать душе, чьё равновесие увенчано святым Дао?

— Да будут мастера лучшими средь людей; но средь величайших да будут они друзьями.

— Когда станет равновесие совершенным, да явится больший, чем Наполеон, и миролюбивые возрадуются; больший, чем Дарвин, и священники на кафедрах своих возблагодарят Бога.

— Обученный неверный не станет более насмехаться над прихожанином, ибо принуждён будет посещать церковь, покуда не разглядит там доброе так же, как и дурное; и обученный верующий не будет более ненавидеть богохульника, ибо сам воссмеётся ныне с Инджерсоллом[33] и Саладином.

— Дайте льву сердце агнца, и агнцу — силу льва; и возлягут они в мире рядом.

Коу закончил, и тяжёлое, ровное дыхание Дзюдзю было ему свидетельством того, что слово его не пропало втуне; наконец эта мятущаяся и суетная душа обрела высочайшее отдохновение.

Коу ударил в гонг.

— Я исполнил свою задачу, — сказал он учтивому мажордому, — я прошу позволить мне удалиться.

— Прошу Ваше превосходительство следовать за мною, — ответствовал блистательный чиновник, — его светлость велела проследить, чтобы Ваше святейшество было обеспечено всем, что пожелает.

Тогда мудрец громко расхохотался.

 

IV

(То, во что надо верить)

Прошло шесть месяцев, и Дзюдзю, шевельнувшись во сне, вспомнил о дани вежливости и потребовал Коу.

— Он находится в Вашем княжеском имении в Никко, — торопливо ответил слуга, — и он всю страну перевернул вверх дном. Ежемесячно тратятся миллионы иен; он заложил даже сам дворец, в котором почивает Ваша светлость; бразды правления захватила организация безумцев…

— Синагога Сатаны! — задохнулся от возмущения даймё.

— …и Вас величают повсюду Крёстным Отцом Вашей страны!

— Не говори мне, что война с Британией закончилась для нас катастрофой! — и он потянулся к искусно изготовленному инструменту для харакири.

— Напротив, мой повелитель: нелепый Са Мон, никогда не выходивший в море из страха заболеть, хотя его гению военно-морской стратегии не было равных в Семи Безднах Вод, после месяца безбилетных мотаний в рыбачьей посудине (по приказу Коу) принял ранг Адмирала Флота и нанёс серию полных и сокрушительных поражений британским адмиралам, которые, хотя и провели на воде всю жизнь, непостижимым образом избежали мало-мальски подробного знакомства с метафизическими системами Шо Пе Нгаура и Ни Цзе[34].

— А Ху Ли, финансовому гению, доныне практически бесполезному для своей страны из-за безобразности и уродства, заставлявших его избегать общества своих товарищей, Коу велел выставлять себя перед публикой как уродца. За две недели он исцелился от робости; а за три месяца почти удвоил доходы и уменьшил налоги вдвое. Ваша светлость потратила миллионы иен; но сегодня Вы богаче, чем когда Ваше превосходительство отправилось почивать.

— Пойду взгляну на этого Коу, — молвил даймё.

Тогда слуги ответили, что сам Микадо[35] вот уже более трёх месяцев ожидает у дверей дворца с той же целью — просить провести его туда, но что он не счёл возможным тревожить сон Крёстного Отца страны.

Невозможно описать той трогательной сцены, когда эти два благородных существа таяли (как это и было) в объятиях друг друга.

С каким восхищением узрели они, явившись в имение Дзюдзю в Никко, те простые средства, каковыми творил Коу свои чудеса! На поляне средь сияющих вишен и гибискусов[36] (и всяких иных восхитительных деревьев, которые вы
только можете вообразить) стояло простое каменное строение, явно не стоившее
миллионов иен, но всего-ничего несколько тысяч. Высота его равнялась ширине, а
длина — их сумме, тогда как сумма этих трёх измерений была ровно в десять раз
больше возраста Коу, выраженного в длине его ладони. Стены были весьма толсты, и в них имелась лишь одна дверь и два окна, все пред очами заката. Нельзя
описать внутреннего устройства здания, дабы не испортить шутки для других
входящих. Нужно увидеть это, чтобы понять; строение же это стоит там по сей
день, открытое для каждого, кто достаточно силён, чтобы распахнуть дверь.

Но когда они потребовали Коу, его там не обнаружилось. Он оставил подготовленных людей проводить обучение и инициации (последние и были главным предназначением здания), сказав, что истосковался по львам и ящерицам Вэй-Хай-Вэя и, в конце концов, слишком давно не наслаждался скромным плаванием.

К несчастью, есть некоторые основания полагать, что новый прожорливый вид акул (на разведение которых японские патриотические силы истратили столь огромные суммы) послужил причиной того, что никто и никогда не слышал о нём больше.

Микадо заплакал; но, просияв, воскликнул:

— Коу нашёл нас заблудшей и злобной шайкой; он оставил нам разнородную, но гармоничную республику; но пусть никто не забывает, что мы не только добились появления гениев в каждой отрасли практической жизни, но равновесие многих из нас ещё увенчала эта высшая славой человечества: достижение нашего тождества с великим и священным Дао.

После чего назначил не менее трёхсот шестидесяти пяти дней каждый год и по одному дополнительному дню каждые четыре года как дни особого ликования.