Пераз я увидел их в середине весны. Тогда было ещё холодно, и звёзды отражались в замёрзших лужах, рассыпаясь множеством зелёных, перламутровых и белых искр. А лёд из луж поднимался к звёздам. Всё было фиолетовым, чёрным и серым, потому что пришла ночь. Кое-где под деревьями, и в кустарнике, и в низинах, лежал ещё снег, но тротуары, дороги и крыши домов уже освободились от него. Ветер выл в ту ночь у самой земли: той ночью он спустился чуть ниже, чем обычно, он гулял в траве — не в молодой, потому что время для неё ещё не пришло, а в старой, прошлогодней. Он трепал её, похожую на клочья жёлто-бурой шерсти какого-то дремлющего в почве животного, метался в её зарослях и говорил со мной её голосом, шурша высушенными зимней стужей стеблями.
Всё действительно было фиолетовым и чёрным, всё, кроме окон домов и сигареты в моих пальцах, — я и лампы в квартирах принесли в этот тёмный мир немного золотисто-оранжевого и красного. Но всё равно, стоило мне только выпустить дым изо рта, как он тут же становился таким же, как и холодные звёзды в небе — молочно-сизым. И тогда, стоя на пустой улице, где почти не было машин, не говоря уже о людях, я и увидел их: они расположились на шершавой, покрытой светлой штукатуркой стене многоэтажного здания.
Их трудно сравнить с чем-то, трудно описать, но я всё же попробую. Они похожи… Похожи, должно быть, на солнечные лучи — на тонкие солнечные лучи в мутной воде, и ещё — на какие-то ленты. На узор, который иногда можно видеть на восточных коврах, и на птичьи следы, и на иней, который часто укрывает стёкла самыми холодными вечерами на изломе года. Только они — угольно-чёрные.
Итак, они причудливо сплетались в полумраке, перекрывали друг друга, свивались в какие-то невообразимые клубки, извиваясь, ползли по плоскости стены вверх или опускались к её основанию. Иногда они, кажется, даже шевелились, но по большей части — всё же оставались абсолютно неподвижными, словно предоставляя мне возможность лучше себя рассмотреть. И чем ярче был свет вокруг, насколько он, конечно, может быть ярок холодной весенней ночью, тем темнее становились они.
С тех пор я встречал их множество раз, но всегда — только ночью: они могли совершенно неожиданно, иногда — на какие-то доли секунды, появиться на асфальте, на стенах всё тех же домов, на оконных рамах или на сверкающих боках несущихся мимо меня машин. И чем ближе было лето, тем причудливее и больше они становились: в конце концов, после множества изменений и трансформаций, на них появились какие-то треугольные кожистые выросты, похожие на крылья. Они почти непрерывно шевелили ими, шуршали, словно пытались с их помощью дотянуться до меня. Но в то время я уже не боялся их и стал подходить к ним ближе — ближе к тому месту, где они решили показаться мне на глаза, давая им возможность опуститься мне на руки или лицо. И тогда я чувствовал, что они — немного прохладнее, чем воздух вокруг.
Но вот, лето подходит к концу, и я всё чаще замечаю, что-то в их облике говорит мне, что скоро всё изменится. Нет, я не утверждаю, будто бы они уйдут или куда-нибудь исчезнут — ведь они всегда были и будут здесь. В той или иной форме — но будут. Они никогда, должно быть, не перестанут закручиваться в тонкие узловатые спирали, не перестанут изящными нитями обвивать мои запястья, не перестанут соединяться в причудливые, а иногда — даже пугающие орнаменты на стенах. Они останутся со мной, где бы я ни появился — всегда и везде, была бы только поблизости ночь. И всё же — с ними что-то происходит.
Мне кажется, что сама природа решила, будто с ними нужно что-то делать, нужно что-то решать, и, должно быть, именно поэтому их бесчисленные крылья сворачиваются и высыхают. Да и я сам, если честно, всё реже и реже теперь навещаю их: наверное, это тоже стало причиной того, что им всё хуже и хуже — они, кажется, тают с каждой ночью, с каждым часом, с каждой минутой… Может быть, они чем-то больны?
То, что давало им жизнь — по-прежнему на улицах, однако они всё бледнеют и бледнеют, становясь даже немного тоньше, чем раньше. А может, они просто устали и решили уйти. И, наверное, это правильно, по крайней мере, мне не остаётся ничего другого, как верить в это. Ведь всё, что происходит с ними, уже не остановить — это не под силу никому, даже мне. Так что остаётся лишь смотреть, как они растворяются в серебристом мерцании на пустынных улицах города.
Ведь они — всего лишь тени, которые отбрасывают ветви деревьев в этом холодном синеватом свете электрических фонарей.