Илья «Масселл» Маслов

Искусство Умирать

Аннотация:

О Смерти, Воинах, экстремизме и революционной идеологии будущего.

Меня не возьмут. Подавятся меня брать.

Мне живым к ним попадать всё равно,

что обрекать себя на пожизненные муки и пытки.

Лучше умереть в бою… Всяко лучше,

чем сдохнуть от старческого маразма.

Дмитрий Боровиков

Мы все — сами себе тюрьмы,

сами себе надсмотрщики,

мы все отбываем срок…

Тюрьма — в вашем сознании.

Разве вы не видите, что я свободен?

Чарльз Мэнсон

Человек свободен лишь тогда, когда он лишён страха смерти. Единицы достигают этой свободы путём работы над собой и закаливания воли, чуть большее число испытывает подобную свободу в краткие мгновения исступлённого гнева — например, в бою с ненавистным врагом — или иного чувства, большинство же обречено маскировать свой страх верой в религиозные ахинеи и неустанно вытеснять факт смерти из собственного сознания различными увлечениями: от карьерного роста, обустройства «семейного гнёздышка» и назойливой заботы о детях до алкоголизма или коллекционирования марок. Разумеется, это большинство и присвоило себе право говорить о жизни и смерти, а поскольку для добропорядочного обывателя опустившийся дегенерат, потакающий всем своим страстям, понятнее и безопаснее претендента на что-то большее, чем «вечное возвращение одного и того же», то мы пожинаем сегодня все плоды толпократии и трусократии: от веры в то, что герои войн прошлого ходили в атаку исключительно в пьяном виде (накурившись гашиша, надышавшись мухоморов и т.д.), до сведения сути всех религий и идеологий к обслуживанию и ублажению человека толпы. Ослабшее, отравившее себя всевозможными ядами человечество не борется со Смертью и Страхом, но бежит от них, становясь ещё уязвимее. Химеры «открытого общества» — гуманизм, толерантность и законность — не защищают даже собственных создателей, и за иллюзию «бессмертия», за право не пускать Смерть в свой мирок человечество платит тысячами жизней — тех, которые были бы прожиты куда более счастливо даже в обществе диких викингов или команчей, не говоря уже о великих Утопиях, невозможность которых вызвана лишь низким качеством и безвольностью масс! И это — наши с вами жизни, наша с вами Жизнь.

В своём стремлении убежать от Страха плебеи тащат вместе с собой и остатки былой — и, хотелось бы верить, будущей — аристократии, в изначальном, антично-воинственном значении этого слова. К сожалению, в наши дни каждый человек так крепко связан с обществом вокруг, что вырваться из общего потока невозможно без чёткого осознания, куда именно ты прорываешься и что конкретно для этого нужно делать. Идеологии и религии прошлого в этом не помощники — они предназначались для мира, в котором жило куда больше людей героического типа, а нынешние «антисистемные» идеологические поделки или переделки глупы и поверхностны, чтобы стать путеводными звёздами взбунтовавшегося индивидуума. Поэтому для тех, кто не желает бежать, закрыв глаза, вместе с плебеями, есть лишь один выход — развернуться и, преодолевая сопротивление тупой массы, двинуться навстречу преследователю — Страху Смерти и самой Смерти, но не как баран для заклания, а как воин, раз за разом поднимающийся в атаку на прежде непобедимого врага и. вопреки всему, — этого врага теснящий.

Но что же такое Смерть и Жизнь? Как в наше лютое время один может восстать против неисчислимого множества — и победить? И зачем нам Свобода, о которой написано и сказано так много — и почти ничего? Есть ли ответы на эти вопросы?..

I

Всякая человеческая мотивация сводится к страху страдания, а всякий поступок — к борьбе с источником этого страдания. Отсюда проистекает самопожертвование во имя тех ценностей или существ, без которых дальнейшая жизнь сама по себе станет мучением. Практически то же самое можно сказать о жизни вообще — она стремится избежать страдания, которое свидетельствует о слабости и несовершенстве страдающего по сравнению с источником страдания. В этом смысле мучения действительно обуславливают развитие, эволюцию. Страдание — маркер относительного несовершенства. Оно (и стремление его избежать) известно жизни на инстинктивном уровне.

Не то со смертью. Наша животная, неразумная, завязанная на инстинкты природа не знает, что такое смерть, хотя многие животные и обладают способностью предчувствовать конец собственного существования. Для инстинктов смерть, воспринимаемая как «уход, бегство», предпочтительнее страдания, и потому-то в кризисные для разума моменты подсознание «подсовывает» сознанию в качестве выхода именно самоубийство (не путайте с самоубийством как разумным завершением потерявшей ценность жизни!). Только высший человеческий тип, у которого разум доминирует над инстинктами, способен до конца осознать и принять факт неизбежности собственной смерти, причём — не цепляясь за поповщину того или иного рода. Отношение же к смерти «человека животного», по сути, аналогично отношению к ней гориллы Коко, которую научили языку глухонемых. Когда ей задали вопрос, что она думает о смерти, произошёл следующий диалог:

MS: Where do gorillas go when they die?

Koko: Comfortable hole bye.

MS: When do gorillas die?

K: Trouble, old.

MS: How do gorillas feel when they die, happy, sad, afraid?

K: Sleep.

Кроме того, хорошо известно, что те же гориллы пляшут и колотят по деревьям палками в сильный дождь или грозу, или что слоны часто закрывают тела мёртвых собратьев ветвями деревьев. Из этого можно заключить, что игнорирование смерти, как и религиозничание по поводу неё — не свойство, отличающее человека от животного (как бы того ни хотелось моралистам), но свойство, органично произрастающее из нашего подсознания, из сферы инстинктивного, через страх подчинившей разум, из наследия первобытных звероподобных предков. Высший человеческий тип отбрасывает «добропорядочную» шелуху и остаётся со смертью один на один — так было в каменном веке, так есть и сейчас. Если проводить аналогию с событиями того далёкого прошлого, то дрожавшие перед пещерным медведем «люди животные» выдумывали таинственные ритуалы поклонения этому хищнику, славили его как бога мёртвых (таким образом, сгинуть в его пасти было уже не так страшно) и приносили ему жертвы как высшему, недостижимо могущественному существу — героический же человек брал свой каменный молот, копьё или дубину, шёл к логову чудовища и убивал его в открытом бою. Не с такими ли подвигами связано замещение зооморфных богов антропоморфными или их совмещением? Ведь победитель Бога-Чудовища сам равен Богам, если не превосходит их подобно Унасу Убийце Богов египетских преданий! Точно так же победитель извечных страхов толпы в наши дни способен стать её богом — и численность толпы при этом не будет играть никакой роли.

По сути, конфликт между сознанием и подсознанием сводится к конфликту между человеческой личностью, разумом, самосознанием и его же биологической природой, «скафандром» этого разумы, обладающим собственными механизмами мотивирования — инстинктами. Разум, способный создавать собственную картину мира, конфликтует с косной материей (в том числе — собственной плотью), для которой человек — лишь одно из мириад живых существ, безволосая обезьяна, обречённая следовать инстинктам, плодить себе подобных и в конце освободить место под солнцем для более молодых, не понимая и не пытаясь понять смысла всего этого процесса, не выделяя себя из природы. Именно такими категориями мыслит азиат-традиционалист, безусловно, более совершенный интеллектуально, чем негр.

Но разве не унизительно для разума, Микрокосма добровольно сводить свою роль до роли обычной клетки огромного организма, который, когда пробьёт час, даже не заметит потери этой самой клетки? Не означает ли это прижизненной смерти — или рабства, исполнения чужой воли вместо своей, что ещё хуже смерти? Если считать смерть как явление расправой Мироздания над отслужившими свой срок или просто ненужными ему больше составными частями (так и хочется сказать «игрушками»), то бегство «человека животного», обывателя от смерти — это рано или поздно обречённое на провал стремление любой ценой выслужиться перед хозяином, доказать ему, что данный раб ещё отлично может служить, что к нему рано посылать крылатого палача Азраила или фигуру в хламиде с косой Сатурна. Готовность же высшего человеческого типа встретить Смерть лицом к лицу, драться с нею и победить её — это восстание и борьба ни много ни мало как за власть над миром в конкретный момент. Презревший неизбежность — свободен, т.е. истинно жив, и его желания или поступки уже никак не зависят от желаний кого бы то ни было «сверху», будь то начальство, общественное мнение или «дедушка на облачке». Великие народы прошлого прекрасно понимали это — ведь если не учитывать позднейшую адаптацию древних мифов для христианского сознания, разве не пафосом восстания против Судьбы, против нитей Норн, связующих мироздание воедино, наполнен сумрачный тевтонский эпос, завершающийся грандиозным Рагнарёком, в котором Сатана-Вотан и Сатана-Локи восстают на последнюю битву, исход которой якобы предрешён? Разве не Прометея (а не Зевса!) воспевали эллинские драматурги? «Спартанцы спрашивают, не сколько их, а где они!» — таков жизненный лейтмотив любой героической судьбы, будь то судьба расы завоевателей прошлого или одиночки-бунтаря в недрах индустриального мегаполиса.

Умирать — не значит умереть, умирать — это значит находиться на границе между жизнью и смертью, и вовсе не обязательно пассивно, неслучайно «агония» первоначально обозначало «борьба», а борьба, как известно — это Жизнь. Жить — значит умирать, потому что даже первый шаг младенца — это шаг к Смерти. Так учитесь же искусству умирать — так, как умели это делать поднимающиеся в безнадёжный бой Воины всех (великих) времён и (героических) народов! Иногда этот бой превращается в Фермопилы, иногда — в Марафон, но это всегда бой, а не бегство. Ведь если речь идёт о Жизни с большой буквы, о Свободе, то, побежав раз, будешь бежать всю жизнь.

II

Тот, кто берётся с уверенностью говорить о посмертной судьбе «каждого» и красочно живописать радости Рая и мучения Ада — тварь из тварей, потому что именно из-за лжи таких «пророков» мы живём среди тупого двуногого скота. Всё, что основывается на вере и опускает доказательную базу — ложно. В то же время нельзя отрицать, что есть немало доказательств того, что наша личность переживает физическое тело, и более того — продолжает существовать именно как личность, а не как «отпечаток в информационном поле» или что-то наподобие. Идёт ли речь о переходе в иную форму бытия или о переселении душ — не имеет значения. В любом случае, без чёткого отношения к факту смерти и возможного посмертного существования для конкретного человека не имеет значения ничто, превышающее обычные биологические потребности: есть, спать, заниматься любовью, — в социуме связанные с обучением, работой и «доброй репутацией».

В первую очередь, нужно чётко понимать: если «там» «что-то есть», то посмертное существование построено ровно на тех же принципах, что и посюсторонняя жизнь — борьба за существование и выживание сильнейших. Ну в самом деле, неужели не очевидно, что «райская благодать» и прочие львы, возлежащие рядом с ягнятами — лишь бред слабаков, оправдывающих собственное бессилие тем, что так «более правильно» с точки зрения выдуманного божка? Следовательно, те боевые качества, которые помогают нам не прогнуться под обстоятельства по эту сторону бытия, неизбежно пригодятся и «там». Вальхалла имеет больше смысла, чем Эдем «чистейших ангелиц», и потому первое наверняка ближе к реальности, чем второе. Идейный террорист отважней и свободней обывателя, обстоятельствами вынужденного взяться за оружие — значит, живёт именно первый, в то время как второй просто плывёт по течению, пытаясь огибать особо неприятные подводные камни. А значит, помимо «прикладного» смысла — вырваться из пут общества и обстоятельств, в которых мы находимся, — воспитание в себе качеств Воина имеет и более «возвышенное» значение: оно является подготовкой к выживанию «там», т.е. к продлению собственного существования на тот срок, на который хватит сил и воли. Не случайно в глубокой древности существовало повсеместное убеждение в том, что бессмертие — удел лишь великих воинов и шаманов, а души обычных соплеменников служат им пищей (т.е. являются тем же скотом, что и «по эту сторону»!). Примеры Воли, побеждающей Смерть, мы можем видеть и своими глазами: например, часто смертельно раненый боец бросается на своего врага и убивает или калечит его, хотя менее сильный или волевой человек на его месте сразу потерял бы сознание от боли.

Воин, каким может стать высший человек героического типа — это именно тот, кто борется со Смертью и побеждает её, возвращаясь живым и с победой оттуда, откуда вернуться не было никаких шансов. Это не синоним современного солдата, пусть даже высокоидейного и самоотверженного. Различие в мотивации: схватка со Смертью, испытание себя на прочность первичны для Воина. Солдат — это лишь маленькая клетка одного великого организма, ведущая борьбу против другого великого организма. Воин же действует сам по себе, создавая свой «дерзкий новый мир», хотя его интересы могут совпадать (и часто совпадают) с интересами государства и нации. К сожалению, чаще всего не Воины, а государственные системы пользуются плодами совместной борьбы: штурмовики и террористы уничтожаются врагами или бывшими союзниками, радикальная риторика сворачивается, и оказавшиеся у власти благодаря Воинам политиканы ограничиваются парочкой косметических изменений в уже существующем порядке.

Не-Воину не понять, как умирание может быть искусством, а террор (или разрушение устоявшейся реальности, если угодно) — идеологией. Только те, кто «по эту сторону» является проводниками могущества Вальхаллы (реальной или выдуманной) и Туле (существовавшей в прошлом или ещё только грядущей), не боятся никаких изменений, если эти изменения хоть на шаг приближают их к цели. Если за шаг к цели ты готов умереть, ты тем более готов пожертвовать ради этого шага всем миром — так мыслят Воины, и это не привнесённая извне философия, но органично присущее им мировосприятие. Цель, разумеется, может быть любая, но при этом Воин, постоянно находящийся в тени ледяных крыльев Смерти, избирает такую цель, которая подразумевает Бессмертие, то есть абсолютную победу над Смертью.

Если умение добиваться своего в рамках устоявшегося порядка можно, с некоторыми оговорками, назвать Волей (характерной для нуворишей всех мастей), то восстание против этого порядка и успех борьбы против него обуславливается Сверхволей. Древние изображали обладателя Сверхволи как человека, идущего навстречу такому сильному ветру, который срывает плоть с костей не покоряющегося ему путника. Безусловно, для стороннего наблюдателя Воин добровольно идёт к Смерти, ищет Смерть — и это так, если не учитывать, что ищет он её именно для того, чтобы сразиться.

И, что немаловажно, в этом поиске Смерти больше от религиозного ритуала, чем от ублюдочной суетливости обывателя, «жопой чующего» (как принято говорить в подобной опущенской среде), что надвигается опасность, и стремящегося без особых проблем вывернуться из неприятного стечения обстоятельств. Воины, противостоящие Смерти — это, по сути, и есть настоящие жрецы и жрицы её, вольно либо невольно почитающие и прославляющие своё божество в самом грозном, могущественном и разрушительном облике — в обличии Войны. А это финальная стадия Освобождения, доступная человеку — не только найти высшее и доселе непобедимое божество, которому только можно поклоняться, но и вместо поклонения восстать против этого божества.

Нет в отношении Воина к Смерти и лицедейства, условности, предопределённости, свойственной позднесредневековой самурайской традиции и вообще жёлтой расе. Безнадёжный бунт и самоубийство Юкио Мисимы показывают, что он «слишком японец», что он — больше писатель, чем Воин-революционер (или фашист), к тому же — идущий на поводу у Судьбы, хотя и спорящий с ней в мелочах (например, в увлечении спортом). Безусловно, Савинков, Унгерн, Рем, Юнгер, не говоря уже о Гитлере и Муссолини, куда больше заслуживают титула Воинов именно как борцов с Судьбой, со Смертью. «Аллес одер нихт!» — это девиз Воинов на все времена. Не тянет на Воина и мусульманский шахид (а также любой другой религиозный фанатик), сражающийся только потому, что верит в последующее воздаяние на небесах.

Должно быть, Смерть радуется существованию Воинов. Ведь Тёмные Боги, к сонму которых относятся и Сатурн, и Танатос, и Яма, и Мара, не нуждаются, подобно слабаку Яхве, в чужих славословиях. Они просто существуют и царят в мире — как Воин существует и царит среди людей.

III

Смерть как доосознанный образ тяготеет к Северу. Стоит ли удивляться, что Культ Воина (в вышеописанном смысле) также связан с Севером и сосредоточен на Севере? Даже квинтэссенция подчинения Творцу, Судьбе, предначертанию — Каббала — утверждает: «В Невыразимом есть Врата Севера, и Зло исходит оттуда». Что говорить об иных, куда более бунтарских учениях и философиях?

Можно уверенно связать образ Воина и идею победы над Судьбой (богоборчества) с древней северной расой, которая в период своего распада и смешения с побеждёнными, более слабыми расами и заложила основы всей нынешней цивилизации. Речь идёт об арийцах, «нордах» и т.д., но я не советую вульгарным расистам раньше времени радоваться этому утверждению. Протоарийцы каменного века, арийцы медного и бронзового века и их наследники — великие белые народы позднейших времён — имеют между собой куда больше общего, чем с нынешним «белым мусором», с потомками трусов и дегенератов, выживших, отсидевшихся в кустах в грозных войнах былых столетий, в то время как элита расы, Воины, северяне, сражались с честью и с честью же умирали! Старый расизм, расизм «общности», умер в 1945 году, когда скоты, в предыдущие годы делавшие вид, что искренне преданы идеалам сверхчеловеческого героизма и завоевания мира, дружно опустили оружие, предоставив редким фанатикам из «Вервольфа» умирать за Тысячелетний Райх.

Но примерно в то же время умерли и доктрины наподобие анархизма, в своём экстремизме не учитывавшие биологического качества своих адептов и масс, к которым были обращены. Анархизм и левые революционные концепции работали тогда, когда за них могло сражаться большое количество качественных Воинов — сейчас же… Словом, обдолбанный панк-распиздяй отличается от махновца куда больше, чем наци-карлан от бойца Ваффен-СС. Так что старый, массовый радикализм, зародившийся в период формирования наций, ныне никуда не годен в силу ублюдочности нынешних масс. Художественные же поделки идеологов «национал-анархизма» или «национал-либерализма» в духе «я его слепила из того, что было», ещё более уродливы и бесполезны. Нужно не комбинировать куски старых концепций, а создавать новую — современную и бескомпромиссную.

Основная беда массовых революционных концепций — это противоречие между установкой на изменение мира и остаточным гуманизмом. Заботу о «человеке животном», причём не популистскую, а самую непосредственную и абсолютно никчёмную, можно найти и у большевиков, и у национал-социалистов, и у анархистов. Но разве не в природу человека, не в его слабости как вида упирается всякий революционный порыв? Разве революция сама по себе — не восстание против самой Природы (Судьбы, Бога), не желание в краткие сроки изменить то, что складывалось тысячелетиями? Конечно, общественная мораль или идеология на таком фундаменте построена быть не может. Но люди, настолько чуждые «человеческому, слишком человеческому», что они готовы к такому восстанию даже в одиночку, есть.

И имя им — Воины.

Современный «силы правопорядка» легко разгонят любую толпу погромщиков или бунтовщиков под одобрительный вой СМИ. Но справится с одиночкой-террористом в недрах бетонно-асфальтного мегаполиса на несколько порядков сложнее, при том, что он способен нанести обществу и государству куда больше вреда, чем любая толпа, вышедшая на улицы и площади. Если этот одиночка-террорист является Воином — его Война (и его Смерть) точно не станут бессмысленными.

Объединение тех, кто обладает Искусством Умирать и любит Войну как образ жизни — единственная революционная идеология сегодняшнего и завтрашнего дня. Её невозможно популяризовать среди непригодных к ней, в неё невозможно «играть» так, чтобы ввести в заблуждение окружающих. Она требует поступков, причём постоянных — что это за воин, который не сражается? Смысл же этой концепции прост: Воины объединяются для того, чтобы поставить распоясавшийся двуногий скот на то место, какое он только и имеет право занимать — место рабов, «говорящих орудий». Это не означает, конечно, отказ от конфликтов между Воинами, — но не будем забывать, что наши древние предшественники, слагавшие героические саги даже о борьбе родных братьев, твёрдо разграничивали своих и чужих.

Так будем же помнить, что жизнь вечного беглеца с пистолетом в руке прекрасна. Что взрыв, вместе с жирным политиканом или тупым палачом-исполнителем уносящий десятки жизней «белого мусора», является произведением искусства. Что участие в автономной расистско-оккультной боевой группировке, вокруг которой сжимается кольцо цепных псов Порядка, завиднее, чем успешная работа в офисе «перспективной компании». Что современный варвар, истекающий кровью в уличной драке, держащийся один против многих, свободнее любого «прожигателя жизни» из числа «золотой молодёжи». Что песня, статья или рассказ, пробуждающий в людях желание убивать и бунтовать, переживёт все модные попсовые или «андеграундные» поделки…

Будем помнить об этом!

Будем учиться Искусству Умирать.

Ибо это единственное Высшее Бессмертное Искусство, которое делает нас Свободными…