1

 

Моей мамы глаза у последней черты

становились похожи на жёлтые пятна глазуньи,

а живот распухал, как готовая лопнуть в любую минуту

канистра студёной воды.

Неспособная больше стоять, ни сидеть, ни рукой шевельнуть,

мать лежала, недвижная, втуне.

Она даже уже не казалась похожей на Мать,

очутившись у этой последней черты.

А родня приходила, родня уходила,

и вечером — так же, как утром —

уверяла, что время готовиться к встрече

с реальностью этой священной,

и что в Пятницу, в праздник святой,

умирать для неё будет более мудро;

всё иллах иляллах да Аллаху Акбар:

мол, лишь верь — и обрящешь спасенье.

 

Мункар и Накир.

Эти двое крылатых пришли, ожидая ответов;

призывая очистить от бренного дом и окрестность,

чтобы знать, что возляжет душа на их быстрые дроги,

когда смерть запоёт на пороге.

 

Здесь голодный недуг танцевал, приглашая в могилу,

пил устами кривыми последние мамины силы,

ослепляя глаза,

иссушая слова на излёте,

похищая дыханье из лёгких.

 

Когда силилась мама дышать,

лоб и брови кривились от этого ада,

а домашние стали кричать,

умоляя привет передать Мухаммаду.

Все уверены были: на небе седьмом будет мама ко сроку

и под ручку пройдётся с Пророком

по залитому солнцем сияющим дивному саду.

И вино, и копчёная дичь будет маме наградой.

Об одном лишь мечтала она — чтобы сбылось когда-то:

чтоб пройтись с Мухаммадом по дивному Райскому Саду.

 

Но теперь, покидая Земные чертоги — скажите на милость! —

к своему удивленью, в желаньях подобных она усомнилась.

Не прогулок за Гранью, не райских садов золотистых, —

захотела она приготовить мне рис по-индийски,

сделать рыбного карри, поджарить куриную ножку,

острый соус сварить с ароматнейшей красной картошкой,

Захотела она мне набрать самых спелых кокосов

в своём скромном — не райском — саду, где пригрелись фиалки.

Захотела она босиком прогуляться по росам,

молодой плод гуавы сбить с ветки бамбуковой палкой.

Захотела она отогреть меня ласковым словом,

непокорную прядку на лбу моем смуглом поправить.

Захотела она постелить мне перинок пуховых,

сшить мне платье и тонкую вышивку сделать по краю.

Захотела она петь в саду мелодичные песни:

«Никогда ещё в небе так ярко луна не блестела,

никогда ещё ночь не была столь нежна и чудесна…»

 

В общем, что говорить: очень жить моя мать захотела.

 

2

 

Я знаю, что никто не возродится

и трубы в судный день не вострубят:

все гурии, сирени, вина, птицы —

ловушки, что религии таят.

 

Мать ни в какое не прорвётся небо

и под руку ни с кем не ступит в сад.

Проникнут лисы сквозь прореху в склепе

и плоть, плутовки, мёртвую съедят.

 

Но я хочу поверить в Небеса

над высшим небом или где-то выше:

прекрасные, святые небеса,

куда она — от мига к мигу ближе —

поднимется сквозь вечный Пульсират.

И сам Пророк, прекрасный Мухаммад,

введёт её в свой дом, нальёт ей чаю,

потом обнимет, рая посреди,

и сердце утомлённое растает

в непостижимой маминой груди.

Она захочет искупаться в росах,

Она захочет прыгать, танцевать

И все причуды разом сотворять.

И дичь внесут на золотых подносах,

И мама будет дивных яств вкушать.

И сам Аллах сойдёт её встречать,

вплетать свои цветы в седые косы

и прямо в губы страстно целовать.

 

Она уснёт на пуховой перине,

ей гурий веера взлелеют сон,

пока в серебряном бокале стынет

нектар, что серафимом поднесён.

Её печаль коснуться не посмеет,

что на Земле туманила глаза…

 

Я — атеист —

так здорово умею

мечтать,

что есть на свете небеса!

 

[1] Пер. с бенгальского — Анна Нэнси Оуэн, 2008.