«Матушка-Смерть! Это я, Богородица.
Видишь, в короне своей золотой
Я на коленях стою пред тобой».
Emil Verharn
…Die Toten eben die sind, welche nicht sterben können…
(Мертвецы — это те, кто не может умереть)
Как мы ни старались мимикрировать под пролетариат и профсоюзных деятелей, как ни пытались убедить вот-вот-восставшие массы в необходимости спасения исчезающего вида таракана и вредности атомной энергетики, ещё-чуть-чуть-и-восставшие массы трудового народа не верили в искренность наших лозунгов. В глаза смотрели нам доблестные заводские трудяги, — пытались проникнуть на дно мутных глазных озёр — рассмотреть истинные цели посылающих их на баррикады.
На самом дне мутных глаз, укутавшись в саван, белым червём таилась Смерть. Это знали только комиссары и высшие чины нашего движения. Они уже давно не могли уснуть, потому как глаза их разучились закрываться даже тёмными ночами, свободными от полицейских мигалок и перестрелок. Смерть не допускала, чтобы веки сомкнулись, — она смотрела сквозь наши глаза — двойным зрением на «мир, в котором мы умираем». Некоторые — в угоду Смерти — перестали моргать, кто-то вырезал себе в веках отверстия, чтобы Смерть не докучала…
Когда заканчивался век двадцатый, мы усердно гнали от себя Смерть, это было видно по тому, как заклинали её Миллениумом и кинематографом… Век двадцать первый, по-видимому, начинается с принятия Смерти. Не означает ли это конец революционных движений и расцвет революционного суррогата? Неужели спасатели тараканов и поборники равного распределения денежной массы возьмут инициативу в свои руки, и, таким образом, Система станет глобальна, непобедима и справедлива?
Мы приняли Смерть и понесли её в мiр, начертав на нашем знамени череп и кости. Наша Революция отныне питается исключительно нашим капризом, возгорается от нашего «одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела… Своё собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздражённая иногда даже до сумасшествия, — вот это-то всё и есть та самая пропущенная, самая выгодная выгода, от которой все системы и теории постоянно разлетаются к чёрту…»
Наше отличие от мира мёртвых — способность умереть. За нами выбор — при каких обстоятельствах… Подруга-смерть, ибо у нас нет больше подруг. Матушка-Смерть, ибо она дарует нам жизнь Иную, которую Христос освятил Вечностью.
Капризные смертники, задумавшие ради баловства перевернуть устоявшийся порядок вещей… Без понятной широкой общественности мотивации нам придётся воевать на все стороны. Нас упрекнут в нигилизме, обзовут мракобесами, попытаются оттеснить… ха…! Нам есть куда подвинуться — в бездну можно падать бесконечно! И наша цель — завлечь кое-кого из вас за собой. Единственное правило: быть прекрасными в своём падении! Тот, кто пал — восстанет, а способность умереть только у того, кто жил (мертвецам этого не понять)!
И вот — граница! И Смерть охраняет её. Способный на преступление пересекает эту условную линию, и его личная Смерть сквозь мутные глазные озёра встречается взглядом с костлявым стражем… И мёртвые всадники гонятся за ним, мёртвые полицейские держат в прицеле, мёртвые вещи, слова, бездушные куклы, умершие в начале века вместе с трупными идеологиями… они… теряют его…
Мы не обещаем вам ничего хорошего: равенство и братство, социальная справедливость, мультикультурализм и лев в обнимку с ягнёнком — оставим эти образы проповедникам и политиканам. Забвение, успокоение, последний приют — эти термины не годятся даже на починку рваных галош.
Мы отдаёмся смерти, как отдавались своей любовнице в момент экстаза. Мы доросли до того, чтобы принять смерть. Нашим врагам нет повода для радости, ибо мы не проповедуем культ трогательного и прекрасного самоубийцы. В обнимку со Смертью мы придём за ними. Не во имя мести — во имя единственного нашего каприза.