1
НАРРАТИВ (англ. и фр. narrative — рассказ, повествование) — это определённым образом структурированный текст, рационально-прагматическое, но тесно связанное с эмоционально-интуитивной сферой жизни высказывание (рассказ, история) вместе с социально-культурной практикой, к которой оно принадлежит и которую несёт в себе. Нарратив открывает, что смысл жизни корениться не только в рациональных, научных, поддающихся исчислению и строго научному анализу феноменах, но и в иррациональном, традиционном, волевом, эмоциональном, характерологическом и т. д., которые не всегда и не обязательно поддаются такому анализу. Т.е., человеку по самой своей природе свойственно то, что У. Джеймс назвал «волей к вере». Наполняя сокровенные глубины человека, вера возвышает его над самим собой, движет им. Ему невозможно жить без веры, руководствуясь, подобно животному, одними только инстинктами и материальными потребностями. Неслучайно Аристотель подчёркивал, что человек может быть чем-то большим или меньшим, чем животное. Основополагающая доминанта веры — уверенность в существовании трансцендентного, именуемого Богом, Предвечным, Началом всего сущего, Абсолютом, Фатумом, или каким-либо иным названием. А самый близкий и верный путь к вере — «…потрясения, которые бы заставляли их выходить из себя для того, чтобы чем-то овладеть в себе и затем уже воспроизводить и передавать приобретённый опыт как опыт культуры»[1]. Например, таким первоактом «выхода за пределы последовательности частей, причин и следствий», для того, чтобы прийти к человеческому бытию как к «связности целого», посмотреть на неё «во взвешенном состоянии», является библейское сказание об убийстве Каином Авеля, фрейдистское — убийство сыновьями отца. «…Такой момент человек запоминает навечно» [2]. В противоположность нарративу ДИСКУРС является высказыванием логически чистым и оторванным от эмоционально-интуитивной сферы жизни. Дискурс лишь совокупность убеждений, ценностей и познавательных (технических) средств, принятых общностью, поскольку обеспечивает существование традиции общности, и для него «истина», «свобода», «самость» и разум — лишь прикрытие практически «оправдавшей себя иллюзии». Ю. С. Степанов пишет: «…Дискурс — это “язык в языке”, но представленный в виде особой социальной данности. Дискурс реально существует не в виде своей “грамматики” и своего “лексикона”, как язык просто. Дискурс существует прежде всего и главным образом в текстах, но таких, за которыми встаёт особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, — в конечном счёте — особый мир. В мире каждого дискурса действуют свои правила синонимичных замен, свои правила истинности, свой этикет. Это “возможный (альтернативный) мир” в полном смысле этого логико-философского термина. Каждый дискурс — это один из “возможных миров”. Само явление дискурса, его возможность и есть доказательство тезиса “Язык — дом духа” и, в известной мере, тезиса “Язык — дом бытия”»[3]. Поскольку Власть (Авторитет, Центр, Система) реализует себя, прежде всего, в речевой практике (дискурсе, жарг. «гоне»), особенно вооружённом техническими средствами массового распространения, конструируя определённые типы дискурса, продуцирует соответствующие предметы и поведение людей, то Оппозиция (Периферия), соответственно, как орудие борьбы и собственного бытия использует нарративные системы (практики и формации). Но посколькуОппозиция выступает соискателем Власти, то она прибегает к легитимации методом «кроссовера» (crossover) — «хозяйничания в чужом поле» — выстраивания логического, чисто дискурсивного проекта («Капитал» К. Маркса, «Разум и революция» Г. Маркузе), в то время как Власть может использовать чрезвычайно насыщенный эмоциями архаический нарратив (масскультура, поп-музыка, фильмы-страшилки про Периферию и пр.). Дискурс (Власть), путём демонстрации выгоды безмыслия, которая растёт и множится,пытается склонить людей принять какую-либо систему убеждений, одновременно делая невозможным избавление от неё, чтобы навязать определённое направление их деятельности и воспользоваться их энергией. Если ещё привязать им практику провозглашать повсюду эти свои убеждения, то возникает метадискурс («вирус») Власти, который будет самостоятельно распространяться, используя людей для определённых целей. Т.н. «беспочвенность» («Не иметь убеждений!») есть не более чем один из тех же метадискурсов, эффективно используемый существующей Властью и саморазмножающийся вследствие создания «сада расходящихся тропок (убеждений)», по которым ходит скот (чем чаще мы по ним ходим, тем более они нам подходят).  

2

Апологией Дискурса является французский структурализм, базирующийся на взгляде, что человеческий разум един на всех стадиях исторического развития. Для него вся человеческая деятельность и все формы сознания людей подчинены строгой логике. При этом в человеческом сознании преобладает именно разумное, а не эмоциональное и не подсознательное начало, и основой структурного анализа было обнаружение логических закономерностей, лежащих в основе всех социальных и культурных явлений (являющихся закрытыми системами), и чаще всего их находили в бинарных оппозициях — парных противоположностях, главной из которых являлась оппозиция «природа-культура». Задание традиционной (аристотелевской) логики состоит, таким образом, в раскрытии фундаментальной структуры Логоса (Grundstruktur der Logos, по М. Хайдеггеру), которая есть структура предикации («структура как»). Однако апологией Нарратива является не аналитическая психология, как может показаться (противопоставление «разум/рассудок — эмоция/подсознание»), базирующаяся на «структуре почему», а позиция, которая указывает, что структура предикации, которую Аристотель считал фундаментальной, не является первичной. Она отсылает к более первичному, нежели языковая дискурсивность, она, как указывал М. Хайдеггер, полагается в сфере «поведения» (Verhalten)[4], т. е. апеллирует к такому изначальному свойству человеческой метафизичности, как естественное «сродство», вершиной чего является всеобщее признание одного и того же «сказа(-ния)» (нарратива). Нарратив апеллирует к т. н. «накопленному прошлому» (прошлому, сохранённому в настоящем, но нетождествленному накопленному опыту), демонстрируя, что прошлое даже оказывается сильнее настоящего, что «прошлое» (Периферия) часто берёт верх над «настоящим» (Властью), чтобы стать реальной жизнью огромного мира. Нарратив демонстрирует, что прошлое — это не то, что «прошло и исчезло», как выражался Гегель, сохранившись лишь в памяти историка или вообще в коллективной памяти (это время ещё Августин называл «прошедшим»), а то, чтопродолжает существовать в ИНОЙ ФОРМЕ и действовать. Не только я сохраняю прошлое в памяти, в рукописи, в символе и т. д., но и оно определяет моё поведение, мою деятельность, мой мир, мои цели, мой способ мышления, который, в свою очередь, детерминирует и даже определяет общество, «управляет» им. Прошлое продолжает реально взаимодействовать с человеком (а не только с его памятью, в какой бы форме её ни взять) в качестве определяющей части настоящего. Прошлое было создано в первобытною эпоху, когда человек с помощью Слова (Логоса) не дал ему исчезнуть в недрах «пожирателя» Времени (Хроноса), а затем (в период мифологического сознания) начал конструировать мир в соответствии с Прошлым, с помощью мифологии отделил от себя и начал взаимодействовать с ним. Слово и Мифология явились теми социальными силами, которые не только предотвратили непрерывное исчезновение времени, но дали, тем самым, человеку возможность накапливать приобретённые способности, вместо того чтобы терять их, как это было раньше. «Накопленное прошлое» — это не только «накопленная деятельность» людей в предметной форме (машина, дом), но и накопленное время жизни поколений в определённых условиях (включая вкус к произведениям искусства). Нарратив раскрывает, что некое необратимое событие «как некая роковая перемена в культуре» (по О. Шпенглеру) именно и «делает эпоху» (эпохи могут быть «анонимные и личные», связанные с деятельностью великих личностей). И архетипически это «необратимое событие» («апокалипсис», как его назвал Мэл Гибсон в своём одноимённом фильме) выражается в культуре «посредником», медиатором («трикстером»)как разрешающим основные противоречия человеческого существования и общественной организации, культуры и природы. Медиатора создают некие психические ощущения и эмоции, возникающие у человека в первые минуты соприкосновения с новой для него культурно-информационной средой, позволяющие сформировать невыразимое состояние сознания, способное к эмоциональному переживанию и, по-видимому, к некоему символическому выражению этого переживания, но, к сожалению, не к вербальному описанию и анализу. «…Но есть ещё один важный элемент, который необходимо выделить из психического начала, охарактеризованного нами термином “восторг”. Это — чувство удивления и благоговения, соединение с признанием какой-то глубокой и непостижимой тайны, сокрытой в процессе появления огня из дерева…» (Д. Н. Овсянико-Куликовский). Но… именно дискурс выдвигает концепт, резюмированный У. Блейком: «…Дерево, которое повергает кого-то в слёзы восторга, в Глазах других — только нечто Зелёное, что стоит на пути» (The tree which moves some to tears of joy is in the Eyes of others only a Green thing that stands in the way).Предлагаемая Нарративом «Реальность Идеи» подменяется Дискурсом — «видимостью, предметностью Идеи». Иными словами, Дискурс провозглашает отрицание трансцендентального опыта в эмпирическом, «Великий Отказ от метафизики» (что, однако, не обязательно должно означать восстановление в правах её исторического антипода — натурфилософии, выдвигая лишь единственно возможное противопоставление «трансцендентность-предметность»). Поэтому медиатор (трикстер) учит рассматривать мир как лингвистическую конструкцию. Как отмечал Ф. Ницше, язык состоит исключительно из метафор, постоянное создание которых является основополагающим инстинктом человека, хотя он и не осознаёт метафорический характер своего языка. Язык — это своеобразное кладбище метафор, слово, некогда бывшее метафорой, со временем может утратить свои явно метафорические свойства, но затем снова подвергнуться метафорическим преобразованиям, которые нередко несходны с первоначальными. В ходе своей практической деятельности люди имеют дело не непосредственно с окружающим их миром, а с репрезентациями мира, с когнитивными моделями и картинами. Представление мира — это его осмысление, интерпретация. Мир (или различные миры) представлен человеку через призму его культуры, в частности, языка; именно метафора является своеобразной «картиной мира», неодинаковой у носителей различных культур или одной и той же культуры в отдельные исторические периоды. По своему происхождению каждая метафора является, в сущности, маленьким мифом.  

3

Именно для нарратива, в отличие от дискурса, истинная решающая сила истории — не армия, не экономика, а способ мышления эпохи (менталитет; К. Г. Юнг употреблял понятие «культура»), т. е. то, что находилось внутри человека. Нельзя изменить историческую эпоху (время доминирования ОПРЕДЕЛЁННОГО способа мышления в обществе), не изменив самого человека, так как она всегда внутри него. Как говорил булгаковский профессор Преображенский, «разруха не в клозетах, а в головах». Способ мышления эпохи (менталитет) состоит из трёх уровней: 1) общелогического (понятия, идеи и их взаимосвязи); 2) этического, нравственного (ценности и идеалы); 3) практического (опыт как форма знания и идеи как общие представления). На первом уровне идеи, так сказать, упорядочивают понятия, ценности и опыт. Второй уровень является как бы «промежуточным», опосредствующим звеном, сочетая в себе свойства общелогического и практического уровней — общего и частного. Этический уровень способа мышления как бы «генерирует» практический уровень мышления волевым «стимулятором» — ценностями. Поскольку способ мышления эпохи относится к области «факторов прошлого» универсального типа, то он является одновременно как «накопительным фактором», так и «стабилизирующим фактором» прошлого, но также и «разрушительным». Способ мышления эпохи (менталитет) — это не некий средний уровень развития мышления в данную эпоху, а определённый ТИП мышления, влияющий на формирование психологического характера (ментальности) личности или общества. Моё мышление с его ценностями принадлежит либо современной мне эпохе, как у Санчо Пансы, либо — иной, как у Дон Кихота, и, соответственно, принадлежит либо нынешнему, либо иному способу мышления. Мышление первобытного человека не есть недоразвитое мышление варвара, а просто другой способ мышления человека. Способы мышления эпох различаются наличием и отсутствием тех или иных логических понятий в их структуре. Древние греки и римляне не оперировали понятием случайности или оперировали им как признаком отсутствия знания причины. Понятие случайности было введено в духовный обиход в ходе формирования христианского мировоззрения, поскольку в христианском мировоззрении появляется возможность выбора линии поведения (о свободе выборапоступков писал уже и Аристотель в «Никомаховой этике»), что повлекло за собой новое понимание судьбы. Случайное могло быть результатом незнания последствий поведения и ранее, теперь же появляется реальная и предсказуемая возможность изменения судьбы (символично появление в IV в. пелагианской ереси, повлёкшей спор о предопределении и свободе выбора, в частности, выбора судьбы). Помимо наличия или отсутствия определённых логических понятий, категорий, большое значение имели и определённые логические отношения и связи. Естественно, они зависят от понимания содержания и сущности понятий, известных в данную эпоху. Но от характера отношений и связей зависит не только решение проблем эпохи, но и сам тип способа мышления эпохи. Способ мышления эпохи формируется исторически шаг за шагом. Одно понятие в результате многочисленных «заходов», «попыток» «пристраивается» к другому как предыдущему, предшествующему. Это происходит в сознании, мышлении индивидов миллионы раз, прежде чем в сознании большинства людей не сложиться, сформируется связь между двумя понятиями в определённой последовательности. Эта логическая связь, структура, сложившаяся в сознании людей, затем сказывается на восприятии мира и практическом отношении к нему. Поскольку логические связи воздействуют на практическое отношение человека к миру, а сами формируются как результат развития предшествующего способа мышления, то роль способа мышления в развитии общества не может не быть определяющей. Способ мышления эпохи образует идеальное, смысловое содержание последней. Поэтому об исторической эпохе точнее всего можно судить не по уровню экономики или техники, а по её способу мышления. Фактически, так оно и происходит, когда историческую эпоху оценивают по нравственным ценностям (свобода, равенство и справедливость), не говоря об идеях практических (парламентаризм или абсолютизм и т. д.). Традиционная схема изменения способа мышления от эпохи к эпохе выглядела часто так: сначала проблема решается стихийно, на практике, а затем уже логически. Тогда в сознании людей формируются новые логические связи, на основании которых человек начинает действовать в дальнейшей своей практике, но эта практика является уже осознанной. Другими словами, всё начинается с разрывов. Но как первая, стихийная практика приводит к появлению новых логических связей в мышлении человека? Эпоха революций (с XVI ст. по XX ст.) претендовала на то, что создаёт новый опыт в противовес прежнему, т. е. создаёт новую практику общественной жизни в противовес старой, устаревшей. Новый способ мышления эпохи рождается в отдельных, более подготовленных головах, прежде чем стать основой новой практики, новой эпохи, часто спустя несколько столетий. Особенно это касается таких, например, сложных логических понятий, как сущность, когда весьма трудно обнаружить изменение способа мышления непосредственно на логическом же уровне в ходе практики «неосознанной». Законы Моисея были провозглашены не тогда, когда «масса» освоила, например, заповедь «не убий» практически, т. е. на уровне опыта (в то время жизнь человека, а тем более не-еврея, на практике ничего не стоила). «Не убий» означает возможность свободы выбора судьбы, следовательно, имеет в своей основе понятие случайности, которая до эпохи монотеистических религий с понятием судьбы просто не была связана. Этот начальный процесс смены способов мышления совпадает с процессом «нигилизма» («переоценки вечных ценностей»), о котором писал Ф. Ницше. Именно способ мышления разбивает «старые скрижали». Фактором, определяющим выход за пределы «старого опыта», является инстинкт — априорнаяспособность мышления человека (то, что Платон называл не зависящими от опыта знаниями в душе человека). Гегель отождествлял понятие «философия» со способом мышления, считая первую тем же самым, но лишь в рафинированном, «отполированном» виде. Т.е. философия является «очищенной» и систематизированной формой способа мышления своей эпохи, является «научной» формойспособа мышления эпохи в сравнении со «стихийной», массовой, когда он дан ещё в виде «обломков», «хаоса элементов», контаминаций. Также существует третья форма — остаточные элементы способов мышления прежних эпох, потерявшие свой априорный характер. Прекрасный анализ феномена изменения способов мышления (от теоцентрично-мифологического к логоцентрично-рассудочному) даёт П. С. Гуревич: «…Логоцентрическая картина мира связана с утверждением приоритета Логоса… Высокоразвитая способность к абстрактному мышлению, к которому народы, населяющие пустынные географические регионы, были предрасположены с самого начала, разрушила представления о чувственной жизни богов… Истоки логоцентрической картины мира — в античной философии. В ней первоначальное бытие чувственно живых феноменов было заменено мыслительными абстракциями послегераклитовских столетий. Мифическая стадия сознания оказалась заменённой умственно-рациональной. В эпоху эллинизма произошёл резкий поворот к дуалистической картине мира в пользу логоса и оценки чувственной жизни как сатанинской… Логоцентризм укоренён в западном сознании и благодаря тому типу мышления и деятельности, который создало Римское государство. Лучшего примера конструктивной активности при устранении фантазии нельзя отыскать в мировой культуре. Римское представление о порядке имело для католической церкви такое же важное значение, как камень святого Петра. Римское мышление — это стратегическое мышление, Отцовское право, подчинение мира линейному сознанию… Под знаком сконструированного на философской основе системного мышления человек всё дальше уходит от смысла открытого бытия. Наступила эра бытия без любви и свободного выбора. Со времён Гегеля системное мышление завладело исторической перспективой… За счёт логоцентрических систем человек создаёт себе иное существование…». По теории Ж. Лакана, личность есть субъект со своими нарративами («историями»), которые в каждый дальнейший момент могут меняться, меняя и структуру идентичности. При этом субъект является производным от общества, поскольку социализация происходит с помощью речи (языка). Правда, якобы индивид является собственно «расщеплённым, децентрированным субъектом», поскольку никогда не может быть тождественен сам себе, ведь уровень несознательного преграждает путь к получению стабильной идентичности[5]. Также для Ж. Дерриды человек является «суммой текстов», которые состоят из культурных норм и систем своего времени. Соответственно, индивид не может выйти за границы сознания, свойственного данному обществу. М. Фуко провозглашает вообще «смерть субъекта», указывая, что за маской самоидентификации кроется «множественность» взаимно пересекающихся и взаимоповелевающих «систем», «неисчислимость душ», в каждой из которых есть свой нарратив («история»), состоящий из сложной системы элементов[6].  

4

Научная новизна стратегического анализа нарративных систем состоит в использовании ранее почти не применявшегося к исследованию мировоззренческих систем метода анализа(использованного частным случаем в текстологии П. Рикером, Р. Бартом, Ж. Лиотаром, Ф. Анкерсмитом) в силу присущей ему структурированности, чёткости и гносеологической направленности, дополненной методиками сравнительно-типологического обществоведения, теоретической и исторической геопсихокультурологией, и построении и последовательномвскрытии табуизирующей сущности ДИСКУРСА, структурирующего общественные отношения, её (сущности) хронотопических, гносеологических и аксиологических координат: «…рационализация социальной жизни приводит к рефлексивному размыванию традиционного мировоззрения сначала индивидуалистически (в границах философии сознания, заложенной на принципе субъективности), а потом — после лингвистического поворота в философии — диалогически, в интерсубъективной плоскости. Таким образом, роль традиции перенимает метаинститут дискурса (подчёркивание наше, — О.Г.) как медиум и конституирующий фактор всех форм социальности и их легитимации на основаниях языкового взаимопонимания» (М. Тур). Нарратологический анализ исходит из априорной предпосылки, что ДИСКУРС состоит изчетырёх «стратагем», воплощающих основные этапы развития его «картины мира» и квази-мифологии (на примере марксизма): 1) индивидуальное сознание как источник познания бытия (антитеизм и фейербахианство); 2) конфликт мировых сил, излагаемый сказителем-визионером(«Манифест Коммунистической партии»); 3) миф о преодолении противоположностей бытия путём очищения восприятия, изложенный в псевдонаучной форме («Капитал»); 4) генеалогия порождения и причин неправильного мировосприятия («Анти-Дюринг»). В противоположность псевдонаучной стратегии Дискурса («идололатрия»), стратегия Нарратива предлагает изначальное (примордиальное) действие (акт): изменение способа восприятия мира ведёт к внутреннему освобождению человека. Г. Гачев, специалист по экзистенциальной культурологии, в книге «Ментальности народов мира» (М., 2003) высказывает мнение о том, что единожды найденный метакод национальной онтологии пронизывает и объясняет все сферы жизнедеятельности этноса: его Космос, Логос и Психею. В силу этого нарратология предлагает рассматривать историю не так, как принято сегодня, — не в виде суммы неких фактов (удобных или неудобных авторам диссертаций и учебников), а каклетопись культурно-психо-биологической жизни народов. Это наиболее рациональный угол зрения, открывающий нам глаза на многие события, ранее недоступные интерпретации и потому необъяснимые. Современная историография (да и не только она) имеет один глобальный недостаток: её не интересует генеалогия народов, а лишь их культура и язык. Перевод всего методологического инструментария исторической науки на рельсынарратологической теории приведёт к тотальной ревизии той «картины мира», что была создана без помощи социо-психо-биологических данных. То есть, к слому максимально необъективной «картины мира» анти- и псевдогуманистического Дискурса, где сущность человека якобы состоит в том, что он лишь «трансчеловек» (transhuman), «переходный человек», самосознающее существо, потенциальный шаг на пути эволюции в постчеловека (улучшение тела имплантантами, бесполость, искусственное размножение и распределённую индивидуальность), т. е. в потомка человека, модифицированного до такой степени, что уже не является человеком[7]. Наши (обычного человечества) дела и стремления могут оказаться так же недоступны их (трансгуманистов) пониманию, как обезьяне не понять сложности человеческой жизни.   Литература

1. Бондаренко Е. С. Информационное поле неолита Ближнего Востока // История и современность. — 2006. — №2. — С. 47-66.
2. Гуревич П. С. Философская антропология. — М.: Вестник, 1997. — С. 22, 23, 24.
3. Оруджев З. М. Способ мышления эпохи и принцип априоризма // Вопросы философии. — 2006. — №5. — С. 18-33.
4. Савельева М.Ю. Возвращение натурфилософии // Практична філософія. — 2006. — №3. — С. 5-13.
5. Тур М.Г. Онтологічно-сакральна легітимація // Практична філософія. — К., 2006. — №3. — С. 213.
6. Шпенглер О. Закат Европы. — Минск: Попурри, 1998. — Т. 1. — С. 218-219.

http://community.livejournal.com/ru_philosophy/334858.html   [1] Гиренок Ф. И. «Природа человека»: идейные инициативы философии (Обзор) // Человек в контексте глобальных проблем: реферативный сборник. — М.: ИНИОН АН СССР, 1989. — С. 16. [2] Там же. [3] Язык и наука конца ХХ века / Под ред. академика Ю.С. Степанова. — М., 1995. — С. 44-45. [4] В курсе лекции М. Хайдеггера 1925-1926 гг. (див.: [Малабу К. Відмінність розриву. Гайдегер та Леві-Строс / з франц. // Філософська думка. — 2010. — №1. — С. 47]) [5] Колесников А. С. , Ставцев С. Н. Формы субъективности в философской культуре ХХ века. — СПб.: СПбФО, 2000. — С. 76. [6] Постмодернизм. Энциклопедия. — Минск: Интерпресссервис — Книжный Дом, 2001. — С. 776. [7] Средства, которые трансгуманисты собираются использовать для превращения в постлюдей, включают: молекулярную нанотехнологию, генную инженерию, искусственный интеллект, лекарства для изменения настроения, терапию против старения, нейроинтерфейс, программы для управления информацией, лекарства для улучшения памяти, носимые компьютеры, экономические изобретения, такие как фьючерсы на идеи, совместная обработка информации, и т. д., и когнитивные технологии. Постлюди могут оказаться полностью искусственными созданиями, основанными на искусственном интеллекте, или результатом большого числа изменений и улучшений биологии человека или трансчеловека; некоторые постлюди могут даже найти для себя полезным отказаться от собственного тела и жить в качестве информационных структур в гигантских сверхбыстрых компьютерных сетях. Иногда говорят, что мы, люди, не способны представить себе, что значит быть постчеловеком.