Fr. Meteon

Планеты Элементов

Земля,

а также краткий рассказ Брата 49

о Клятве, Мистическом Зачатии,

Парадоксах Философии и Магической Биографии,

а также Арканах Таро, символизируемыми буквами א, ג, ה и ת,

и о многих-многих других интересных вещах

Понедельник. Луна Земли.

Идея относительности формы; отделённость формы от содержания.

Материя как условно-стабильное аморфное вещество; газопылевые облака; слабое взаимодействие. Способность к остыванию; передача свойств при контакте — восприимчивость; сгущение жидкостей.

Искажение информации в веществе, информационная раздробленность при отсутствии структурированности.

Способность элемента к «холодной эволюции».

Ощущение материальности; телекинез; «природное» колдовство, азы мастерства.

…Известно, что любое строительство начинается с «нулевого цикла», и что-то более существенное, как, например, строительство Храма или Человека — не исключение.

Проектные и изыскательские работы, чертежи, намётки, согласования, взятки; ухаживания и предварительные ласки — и куча всего прочего ещё до того торжественного момента, как в распахнутое нутро котлована войдёт первая свая... Например, всем известно, что когда старая или просто опытная ведьма берёт молодую ученицу, последняя становится в её доме, можно сказать, прислугой — моет, стирает, драит и вообще шуршит по-всякому. Но более всего — варит и метёт. Неужели, спросите вы, у столь навороченной особы нет другого способа поддерживать дом в чистоте и порядке, кроме как идти на такую изысканную хитрость? Да ей, в отличие от нас, нет надобности расписывать пол и стены древними, как борода Бога, формулами и часами сидеть, закатив глаза, посреди всей этой красоты, чтобы вскипятить себе чаю. Она — ведьма опытная, ну, или хотя бы старая, ей достаточно всего лишь щёлкнуть пальцами или почесать зад домовому, который всегда сидит в кармане её передника, и — опаньки! стол накрыт, пол блестит, камин утробно чавкает. И для чего тогда, скажите мне, вся эта трудовая повинность с целинно-лагерным душком?..

Одна опытная и отнюдь не старая ведьма, разомлев у электрического атанора от бокала-другого мохито (ну, и пришлось, конечно, приласкать, не без этого), сжалилась надо мной и поведала-таки «страшную тайну» их традиционного ученичества, не стребовав, как ни странно, ни клятвы о молчании, ни красной закваски про запас. Она, правда, попросила ещё мохито перед отходом ко сну и тёплую пижаму, но это того стоило. Впрочем, как и сама ведьма. «Вся наша сила — от земли, из неё происходит и наш жар, и наша влага, а узоры заклинаний спрятаны в трещинах засохшей глины и в извилистых морщинах старого пня. Пока баба живёт и топчется, перебиваясь случайными подачками — там накормили, там трахнули и дитё заделали, там, глядишь, и в платье вырядили новое — она попросту бесцельно месит ногами грязь. Ест, спит да ойкает и, в сущности, не сильно отличается от своей любимой свинки в сараюшке — вполне себе счастливой, накормленной и закаканной. Ну да что с неё взять? Баба — она и есть баба… Обычная дура, короче. И ведь тоже — и варит, и месит, и метёт, и всё у неё, бывает, ладно да смачно, мужик доволен, дети чистые, соседи не нарадуются. Да только бабой она уродилась, выросла, бабой её и закопают… […] В нас, когда мы только начинаем ходить в девушках [так называются начинающие ведьмы — прим. писца], наши мамы [а так — наставницы] с самого начала закладывают понимание земли как первоисточника всех сил и всех смыслов, из которых происходит не только наше Ремесло, но и всё то, что может иметь хоть какое-то значение в жизни. Мы растём «снизу», от корней, от примитивных форм к более сложным. Прежде чем переходить к деятельному Ремеслу — заказывать Музыку, — надо сначала уловить смысл преобразования неорганизованной материи во что-то упорядоченное, имеющее практический смысл: вырастить овощи, нарезать, сварить из них суп. Вычистить и расставить инструменты. Сделать так, чтобы в доме было тепло и сухо, чтобы была чистота, чтобы одежда была опрятной и удобной… Но всё — с пониманием, не просто работа по дому и огороду, а всякий раз — деяние Ремесла, без тайных знаков и заклинаний, ручками. Это основы того, что мы называем «собрать гнездо» — «свить», оформить окружающий материальный мир в пределах своей досягаемости — Сад — под себя, под свои нужды и способности, особенности характера и тела, сделать собственной мастерской. Разрозненная и бесхозная материя постепенно осваивается девушкой, обживается, превращается в сырьё и пространство для строительства личного государства, где впоследствии она будет царствовать — безраздельно и себе на радость. На этой стадии её можно уподобить молодой деловитой птице, которая стаскивает к месту будущего гнезда всё, что попадает “под руку”: траву, ветки, камни, кусочки сырой и засохшей глины, остатки чужого строительства; методом проб и ошибок всё это примеряется, компонуется, сплетается, склеивается и постепенно обретает форму. Таким образом природа — земля — узнаёт, что вот этот её участок уже застолблён, имеет хозяина и осваивается; тогда она, природа, в любом случае включится в игру, она со своей стороны станет отдавать напарнице всё новые и новые знания и удивительные способности, потому что любит, когда ей помогают развиваться, творить и совершенствовать себя…». Тут моя ведьма приподнялась на локте и пристально посмотрела мне в глаза, слегка повернув моё лицо навстречу ниспадающему в открытое окно лунному свету своей тёплой и сухой ладонью, такой обезоруживающе-ласковой. «…С радостью и красотой!» И тихо рассмеялась в ответ каким-то далёким отсюда мыслям. «Знаешь, когда-нибудь, в другом воплощении или сне, другая мудрая женщина поведает тебе о “Первом парадоксе философии”, правда, здесь мы его называем вторым, потому что, согласно первому, ни тебя, ни меня нет и быть не может. Но там и тогда он будет для тебя самым что ни на есть первым — этот момент и это знание займут очень важное место в твоей жизни, и от того, как ты усвоишь эту науку, будет зависеть твоё будущее величие». «О, так я буду великим?». «Для меня это — несомненно, ведь я не выбираю кого попало для ночных разговоров и тем более не делю постель с кем-то, кроме великих царей, пусть даже и в зародыше, мохито мне и так есть кому сварганить, кстати, куда лучше тебя. Но моя уверенность в этом деле не имеет для тебя никакого значения в сравнении с твоей — если таковая всё же когда-либо явит себя миру. И обрести ты её сможешь, лишь научившись аккуратно вырезать из дерева смешные диски или правильно наблюдая, как застывает воск в изготовленной тобой гипсовой форме… и — легонько щёлкнув меня по носу — учись различать метафоры. […] Поздно, хватит болтать, иди ко мне и просыпайся…»

Первый (Второй) парадокс философии, модификация. Свободными рождаются все; но лишь те способны в полной мере насладиться дарами этой свободы, кому дано сравнить её с несвободой. И это путь Сознания и Мастерства.

Пример из другой модификации. Частицы в газопылевом облаке намного свободнее, чем в составе Звезды.

Примечание. На эту тему так же хорошо говорить и по Четвергам.

[Ещё в процессе работы над этим эссе я, по независимым, казалось бы, причинам, решил освоить один оракул, состоящий из множества фигур; ко мне явился ангел и сказал, чтобы я делал всё своими руками, желательно из глины; этот ангел для меня — мужчина, но в женском теле.]

Вторник. Марс Земли.

Нестабильность формы; идея конфликта между формой и содержанием («проклятие формы»). Борьба свойств за доминирование в форме и преобладание в формуле, декларирующей содержание.

Естественный отбор в материи. Ядерный распад; выделение энергии при распаде — энергия деструкции. Металлы. Материя как проводник воздействия.

Передача информации от объекта к объекту через вещество.

Военное искусство; кузнечное дело.

Пятый (Третий) парадокс философии. Всякое начинание проклято изначально.

♂и  ☞  ☞ Feʄ⇞ ☞  ☞ ☞ א ☞ Ату 0 как Дурак на Земле. Полный придурок, слон в посудной лавке, от него один вред и окружающим, и ему самому. Он — ходячее проклятие роду человеческому, он не принц и не принцесса, а нечто несуразное и несущее в мир смуту.

…Вот один мой старинный друг — представитель некоего древнего ордена, в цели и задачи которого как раз и входит создавать вокруг себя бесконечную сумятицу, плодить дисгармонию в обществе, досаждать людям и провоцировать конфликты. Необязательно, но, скорее всего, именно они стоят за каждой второй крынкой прокисшего молока, развенчанным талантом или бессмысленным кровопролитием.

…Сколько я его помню — с детства — вокруг него всегда создавалась напряжённость и затевались конфликты, хотя сам он не был особенно вредным или агрессивным, наоборот, чаще улыбался, изъяснялся позитивно, являл дружелюбие и был готов предложить помощь ближнему — советом или делом. Правда, иногда, довольно редко, впадал в меланхолию или в состояние отрешённого невнимания, в котором находился некоторое время, впрочем, никого тем не задевая; теперь-то я знаю, почему… Но, к примеру, вот приходит он ко мне домой, а у меня дома два кота, мирно, в общем-то, живут. Он возьмёт одного кота — как ни странно, даётся! — и приласкает. А второй тут же начинает сходить с ума, ревновать, кусает первого кота, при попытке успокоить царапает меня, в конце концов, наказанный, вышвыривается за дверь, но первый кот уже тоже не в лучшем расположении духа и вскоре следует за первым — прочь из комнаты, но уже в ванную. Это — животные, и, к тому же — детство. Стоит ли говорить, как всё обычно происходило в человеческом обществе и во взрослой жизни — примерно так же, хоть и не всё так явно, более завуалировано и с изобретательностью уже другого уровня… Когда он понял, кто он [ощутил вкус своего теста — ржаво-металлический], он воспринял это ровно, даже с какой-то тихой гордостью, но теперь уже работал не от инстинкта, а от разума, и первым делом стал искать себе подобных в ближайшем окружении. И нашёл — по крайней мере, ему так показалось — меня. Мол, в предыдущем — или близко к тому — воплощении ты точно был из наших, значит, и сейчас в тебе это есть, давай, мол, присоединяйся, из тебя выйдет неплохой чёрт… Поначалу я его, конечно, послал — ха-ха! — к чертям, и дальше посылал бы на протяжении всего воплощения, но он предложил мне заглянуть хотя бы одним глазком в другое, наверное, в то, в котором я сейчас живу или жил накануне, и я…

…на вертолёте над мегаполисом на предельно низкой высоте и расстреливаю из огромного авиационного пулемёта толпы мечущихся в ужасе сограждан. Сквозь рёв мотора и бешеное хлопанье лопастей я слышу крики людей — крики агонии, боли; горячие тяжёлые пули падают и падают смертоносным градом на беззащитный город, разрывая плоть, вскрывая металл, разбрызгивая стекло, асфальт и дерево. Пьяный от безнаказанности, эрегированный совершеннейшей необратимостью момента, я дирижирую этой головокружительной симфонией смерти — единственный сейчас маэстро на всю эту черепашью вселенную, чья музыка наглядна и понятна каждому, кто успевает её услышать. Где кончается моё оружие, и начинаюсь я? Мой ствол раскалён до немыслимого жара, но почему кровь — такая холодная? […] Знаю, что сейчас живу только смертью, сладким осознанием непрерывного умирания — тех, других, — происходящего со мной буквально здесь и сейчас, отсроченного лишь на долю секунды замысловатой фантазией каких-то извращённо-милосердных непостижимых и могучих сущностей, зачем-то дарующих мне вот это ощущение бытности, когда оно мне уже совсем не нужно. Моя ракета, исторгнутая в мучительных потугах запоздавших сил самообороны, наконец, проснувшегося [мёртвым] города, уже давно нашла свою цель и вот сейчас разрывает на куски чудовищную и прекрасную машину вместе с её наездником; опаздывает лишь моё […] потому что я смотрю в сторону, сквозь пламя, дым и развалины и вижу удивительно чистое и беспечное в своей наготе майское утро невозможной, но почему-то реально существующей страны. И вижу два тела, молодых, бессовестно здоровых, не обременённых знанием, но наполненных светлой и бесхитростной любовью, и эти люди странным образом мне знакомы и притягательны. При-тя-га-тель-ны… я ощущаю притяжение; влечение их друг к другу передаётся мне, тысячекратно усиленное моим положением несуществования в их мире и всё же — неимоверной близости к ним. […] И вот в это последнее мгновение — только сейчас — мне более не хочется убивать, я пресыщаюсь смертью, она переполняет меня до приторного предела, и тогда миллиарды острых крючков влечения к этим влюблённым друг в друга голым и прекрасным богам разрывают меня на субатомы за миг до того, как моё тело вспыхнуло и распалось, разделяя участь подбитой машины… Я теряю себя там, возгораясь, становясь огнём… и заново нахожу здесь, я падаю в здесь микроскопическим комочком слизи, беспомощным, но вновь любимым, а потому сильнее, потому взрослее и совершеннее. [Того моего приятеля этим летом застрелили на охоте; за полгода до этого умер его отец — маг, который открыл для меня мир музыки.]

…Всякое зачатие — мистическое, физическое, творческое, прочее — суть плод любви, творимой по очевидной формуле 2=0. И она тем очевидней, чем очевидней, что 2≠0 — разница между действительностью формул «над» и «под» иллюзорна, так как haec nec quatuor nec omnia nec duo nec unus nec nihil sunt. Поэтому любое зачатие, прежде чем состояться, должно быть надлежащим образом проклято. Ни одно ShT в мире не может существовать до LA и вне AL, но оно всегда произносится раньше, иначе LA и AL попросту не увидят друг друга.

…Проклятие и освящение — одно; крещение суть анафема, но из-под Знания нам видно лишь проклятие; но довольно и этого.

…Прежде чем частица, или планета, или просто «эго» будет вовлечено в поле тяготения звёздной системы и только начнёт прикидывать параметры орбиты в новой семье, где-то перестанет существовать семья старая: галактика, звезда, атом. Также и путь кандидата в новую семью начинается несколько ранее самого первого посвящения, которое суть мистическое зачатие. Проклятие предшествует зачатию, и оно же суть освящение, предваряющее инициацию — будь то искры духа в материю, или кандидата в магическое братство, или кометного тела в солнечную систему. Растянутое во «времени», размазанное по цепи воплощений, это проклятие (в терапевтических, думается, целях) являет собой своеобразную магическую биографию кандидата, дорогу смерти и воскрешения, безошибочно вычерченную волей и благословлённую тайным провидением одну единственную траекторию на частой сетке вариантов, траекторию, ведущую к освящённому зачатию и рождению в одном единственно верном качестве.

…Зачатие — это и есть рождение, а рождение — всего лишь этап становления, взросления, факт биографии. То же, что предшествует зачатию, суть биография магическая, чего бы это ни касалось — ребёнка, кандидата, звезды. И эта биография — сплошь дорога разрушения, без которого не может состояться ни одно созидание.

Среда. Меркурий Земли.

Идея материальной формы как матрицы для содержания.

Материя как жидкость, текучесть в материи; разогрев при движении. Идеальная составляющая материального; связь между объектами через принцип (дух), «одухотворение» Земли.

Трансмутация материи через идеальное; рождение Земли из других элементов и связь с ними.

Вещество как отображение (сгущение) информации.

Физическая алхимия; химические опыты.

Наконец-то, свершилось! Меркурий в Козероге соединился с Моной, возвышенный поиск породил прозрение Духа, и вместе они одолели инерцию материального разума! Истинно Первый парадокс философии разгадан, и не кем-нибудь, а мной, смиренным зародышем бога. Радуюсь за себя, радуюсь за человечество — древний спор о Яйце и Курице окончен и более не будет укорачивать пытливый взгляд всех адептов истинной науки.

Я, Ученик Мудрейшего из Мудрых Сумасшедшего Чародея и Философа, смело, как мой Учитель, но ответственно, как его Враги, заявляю — сначала было Яйцо. И заявляю это на том основании, что лишь зародыш может породить своих родителей, и более никто. Существование взрослой особи — сформированной идеи — может быть обусловлено исключительно её зародышем и способностью этот зародыш когда-либо произвести; у взрослой особи нет внеформенного существования, оно не предусмотрено её задачами. История всякой курицы почти на сто процентов состоит из развития мутабельных свойств идеи или вида, это дорога умирания и раздачи миру долгов за своё существование, и лишь способность произвести яйцо делает эту курицу магически возможной. Яйцо же включает в себя все стадии космогонического процесса, оно и только оно обуславливает курицу как идею, но при этом самодостаточно и вне идеи курицы, так как в идеальном имеет внеформенную стадию существования. Аргумент, что куриное яйцо должно быть наверняка порождено курицей, наивен в силу неочевидности, изначально яйцо никоим образом не похоже на курицу, и то, что некоторые из вторых умеют нести первых, никак не доказывает примат этого способа преемственности идеи; то, что другие способы крайне редко наблюдаются, как раз и говорит о его сакральности и особой значимости в идеальной спирали ДНК вселенной. […] Курица находится как бы в заложниках у яйца, она лишь смеет смиренно надеяться быть развитой из него; у яйца же — полная свобода выбора, ограничиваемая лишь формулой предназначения более высокого порядка, непостижимого для самой идеи курицы.

Многих изыскателей-теоретиков нашей старой и мудрой расы смущал, сбивал с толку факт наличия у Яйца Скорлупы, который они истолковывали как наглядную манифестацию исключительно куриных качеств, как обратную связь, возвратную преемственность мутабельности от следствия к причине. Действительно, קלפות (616), будучи признаком задержки, приостановления в процессе любого развития, наличествуя в яйце как отбрасываемое, возвращает яйцу часть куриной смертности, лишая его тем самым идеальной первичности; но קלפת (610) не имеет ничего общего с этим процессом, являясь лишь частью векторной сетки, заложенной предразвитием. […] Мне, студенту-первогодку Высшей Школы Глупости Вечного королевства, несказанно повезло с Мастером-наставником, который, начиная со второго триместра, стал брать меня в свою Лабораторию Естественной Физики, чтобы я помогал ему чистить кошек. И там я постепенно научился работать руками ещё задолго до начала изучения этого непростого для людей нашей расы искусства по официальной программе Школы. Мой Мастер не возражал, когда я в свободное от основной работы время начал учиться чистить яйца, а ведь к этой науке, как правило, допускались лишь студенты, достигшие хотя бы четвёртого уровня в работе головой. Получалось у меня неплохо — видимо, сказывалось крестьянское происхождение — и мой Мастер разрешил мне записывать и даже помог правильно поставить руку несколькими мудрыми советами и замечаниями; хоть он и был патологическим садистом, ко мне он почему-то относился почти ласково. Начав записывать, я понемногу стал видеть — не головой, как крестьяне, а пальцами, как и подобает видеть предмет настоящему учёному. А работал я […] в конце концов, очистив это яйцо по всем правилам искусства и учтя предыдущие промахи, я смог не только убедиться в полном отсутствии в нём зачатков курицы, но и разглядеть маленького белого верблюда, извлечь его, закрепить и возгонять потом под руководством Мастера несколько дней и ночей. Когда все смыслы операции были полностью поглощены восходящим узлом, я смог записать почти все логосы — хвосты — этих смыслов, за что впоследствии был щедро вознаграждён руководством школы обильными розгами. [Сладкое и болезненное прикосновение истины сквозь липкую от горделивого пота обнажённую кожу проникает и сотрясает, вгрызается и взрывается мириадами болезненных открытий, каждое из которых — грех; грех, отрывающий кольцо от кольца, ребёнка от матери, грех, зачинающий империи и низвергающий богов, грех, в тысячный раз возводящий воинственную обезьяну на престол природы; я хочу, чтобы они смотрели, пусть всё течёт, течёт, течёт…]. Мой Наставник покинул Школу, поговаривали даже, что он то ли спился, то ли принял постриг в одном из скитов религии конца, но однажды я повстречал его во время прогулки в полудиком парке недалеко от городской стены. Лето было неотвратимо, неизбежно, как смерть, моё лето, затмевающее и венчающее мою весну, моё единственное открытие, которое уже никогда не повторится. Ты молча поманил меня в глубь леса, в тень и сыроватую нагретую негу, отчего-то и еле уловимо пахнущую твоей лабораторией [электричество; воск; горелые шкуры; варёная кровь; электричество], и я подчинился, хотя допускал, что ты будешь истязать меня. Но ты скинул предо мной свою личину, и оказалось, что ты — женщина, причём ненамного старше меня, да и не намного мудрее. Здесь, на изломе кристаллического абсурда нашего перетекающего из вселенной во вселенную мира, ты сделала из меня мужчину, и мне более не было нужды работать ни руками, ни головой.

Четверг. Юпитер Земли.

Идея управления формой через содержание; доминанта содержания над формой. Упорядоченность проявленного мира как результат усложнения структурных формул. Общий принцип гравитации. Сильное взаимодействие в материи. Сложные и большие материальные структуры; расширение проявленного мира. Принцип сохранения материи/энергии.

Кристаллическое твёрдое вещество; рост кристаллов как проявление сложных законов.

Управление веществом через информацию.

Искусство управления разноплановыми структурами и многоуровневыми объектами.

Храм. Макрокосм.

Идеальное: ALLA.

0 = 1 + (-1) = ∞ → [1 + (-1)] = F(∞) = [(-1) + 1] = F(0) → ALLA = LAAL.

Идеальное: 1 = X, (-1) = Y. X и Y — константы, аргументы бытия. X = |Y|.

Актуальное: α и β — коэффициенты фрагментации Большого Космоса (идеального).

∞ ∙ α = 1 ∙ α + (-1) ∙ α; α∞ = α(X + Y);

∞ ∙ β = 1 ∙ β + (-1) ∙ β; β∞ = β(X + Y);

…

∞ ∙ ω_n = 1 ∙ ω_n + (-1) ∙ ω_n; ω_n∞ = ω_n(X + Y), где n ≡ ∞;

но:

α∞ = β∞ = … = ωn∞ →

α(X + Y) = β(X + Y) = … = ω_n(X + Y) должно быть верно, но:

α ≠ β ≠ … ≠ ω_n, т.к. (α, β, …, ω_n) — стохастическое множество, и предыдущее равенство не верно, → ALLA≠LAAL, т.к. LAAL (ALLA) — не идеальное, т.к. при фрагментации не сохраняет целостность.

Чтобы было истинно равенство α(X + Y) = ω_n(X + Y), где ω_n — любое число, т.е. ALLA=LAAL возвращалось всякий раз в область идеального, должен существовать универсальный аргумент нечислового порядка S — функция динамического управления, которая для каждого случая α(X + Y) = ω_n(X + Y) делает тождество истинным. На макрокосмическом уровне S — универсальный фермент ShT, который, будучи порождаем энтропийностью качеств зон перехода между фрагментами бытия, в то же время динамическим образом нивелирует разрывы преемственности от целого к совокупности частей, вызванные породившей его энтропийностью. Поэтому любое движение во вселенной ALLA возможно лишь согласно общей динамической формуле LAShTAL. ShT, находясь в непрерывно возбуждённом состоянии правки на всём пространстве вариантов между Ничто и Всё, представляет собой Храм. Энтропийность — щель, разрыв качеств подобия и каузальности между Богом и Человеком. Храм — дом Бога — источник компенсации этого разрыва, порождённый самим разрывом и являющийся ответом Большого на призыв Малого.

Символ Храма — гексаграмма

Клятва. Микрокосм.

Идеальное: יהוה = AL = ∞

X₁ = י, X₂ = ה, X₃ = ו, X₄ = הּ

α∞ = β∞ = AL → αX₁ + αX₂ + αX₃ + αX₄ = βX₁ + βX₂ + βX₃ + βX₄, = … = ω_nX₁ + ω_nX₂ + ω_nX₃ + ω_nX₄, где α, β … ω_n — коэффициенты фрагментации Микрокосма, n ≡ ∞ или количеству микрокосмических вариаций. Но:

α ≡ |α₁, α₂, α₃, α₄|, β ≡ |β₁, β₂, β₃, β₄|, ω_n ≡ |ω_n1, ω_n2, ω_n3, ω_n4|. Каждая звезда — уникальна (единство лишь в совокупности AL, на уровне постижения ALLA) → |α₁, α₂, α₃, α₄| ≠ |β₁, β₂, β₃, β₄| … ≠ … |ω_n1, ω_n2, ω_n3, ω_n4|. Таким образом, приходим к неравенству исходного уравнения. Динамической функцией в данном случае выступает Универсальный фермент ש. Динамическая формула, делающая верным исходное уравнение, то есть чтобы α∞ = β∞ = ∞, в данном случае יהשוה, [ש(_αX1 + _αX2 + _αX3 + _αX4) = ש(_βX1 + _βX2 + _βX3 + _βX4), = … = ש(_ωnX1 + _ωnX2 + _ωnX3 + _ωnX4)].

ש — конфликтовщик-примиритель, произрастающий из той же энтропийной щели между уникальностью каждого микрокосма и их совокупной общностью в AL и нивелирующий этот разрыв, и он — ответ Малого на призыв Большого. ש называется Клятва.

Символ Клятвы — пентаграмма.

Клятва в Храме. Завет.

Посвящение — устремление навстречу друг другу двух лучей — нисходящего, приводимого в движение ShT, и восходящего, произрастающего из ש. Точка, в которой встречаются эти лучи — неофит, принимающий Посвящение, его душа и тело, заключающие Завет с Храмом и его формулой с помощью Клятвы и её формулы. Формула Храма заключает в себе условия пребывания Посвящённого в его сакральном пространстве со стороны Храма, то есть, буквально, что должен делать человек, чтобы соответствовать этому пространству, и что взамен он от него может получить на своём Пути. Формула Клятвы описывает условия взаимодействия Посвящённого с Храмом со стороны самого Посвящённого и определяет то, что не должен делать человек, чтобы соответствовать сакральному пространству Храма, и какой может быть сценарий Пути, что он не получит, если не будет этому пространству соответствовать. Число Завета — 11. Одиннадцатибуквенное слово — его вербальный символ. Только Царь постигает его до конца, но истинный Царь никогда не оставляет попыток постичь его вновь и вновь.

Пятница. Венера Земли.

Идея красоты в форме. Преобладание формы над содержанием; передача идеи через форму.

Способность Земли — материи — к Жизни и воспроизводству. Притяжение на основе комплементарности свойств; разогрев при сгущении; частный случай гравитации. Живая материя; возгонка; снежные кристаллы; протоплазма.

Влияние информации на изменения в веществе.

Художественное искусство; симпатическая магия.

Дева смотрит на меня лукаво, играючи, но властно, отчего я прихожу в несказанный и плохо скрываемый трепет. Дева видит это, чувствует и, возможно только оттого и не теряет ко мне интерес. Она стоит на земле обеими ногами, твёрдо, уверенно, а я всё норовлю оторваться, улететь, хотя и это мне недоступно — земля не держит меня, не принимает, вибрирует под стопами и строит рожицы; воздух же мне чужд, я давно забыл, как правильно дышать. Я порезался о проклятый мною же самим кинжал и сейчас теряю кровь; мне кажется это таким бездарным — просто стряхивать на и так мокрую траву досадные капли, которые так надоедливо всё сочатся и сочатся из надрезанной раз и навсегда כף. Моей деве — моей? — смешно, её веселит моя неуклюжесть и моя растерянность, я для неё то ли сынок, бестолковый и неопытный, то ли престарелый папаша, безнадёжно отставший от жизни. Не выпуская из нежнейших, непогрешимых рук призрачно-дымчатый шар бытия, она слегка наклоняется — это дыхание! ароматы сырой глины и мха, горного цветка и звёздной пыли, искристого зелёного роста и сладчайшего чувственного тлена — и целует меня между уже плохо видящими мир глазами. Я рассыпаюсь на тысячи осколков, взрываюсь, снова собираюсь, тону, тону… [кровь]…

…Содержимое котла густое, тёмно-красное, с временами проскакивающими зелёными искрами и мелькающими в такт движению огромной ложки корешками и листьями загадочных растений. Ведьма — статная, старая, утробно-красивая, очаровательная, как родина лесных сказаний. «На вот, выпей, а то совсем истечёшь, здесь и так вокруг — болото»… [живая земля]… Беру обеими руками протянутую тёплой палеоматеринской кистью горячую чашу, подношу к лицу, вдыхаю… [оллео, оллео! оллеофалондо, мама!]… глоток — боль, глоток — экстаз, ещё глоток — кровь хлещет из неглубокого пореза, словно из артерии, пропитывая, удобряя тёплой влагой меня, ведьму, живой мох… живой мох, прорастающий в меня. Ведьма, уже без одежды, заливается звонким, совсем не свойственным её облику, нереально детским смехом, от которого моё сознание вновь распадается на атомы, и я падаю, падаю… [зелёная смерть]…

…Девушка одета в красное, нет, уже нет… она одета в жемчужно-розовое. Перчатки, сапоги, распахнутый плащ на обнажённое тело — всё надетое и не надетое на неё, всё выступающее из-под одетого, всё, что явлено и скрыто — цвета этого закатно-сочного бесстыдства, замешанного на звёздном молоке; цвета, так однозначно призывного и лишающего рассудка рискнувшего отпустить в него своё желание. У девушки серые, почти белые в свете угасающего дня, наивно-порочные глаза — дразнят, покусывают, тянутся… Она юна и безупречна, как утренний снег… как розовый снег. Мы стоим посреди серого разрушенного варварской бойней города — посреди бетонных руин, стеклянного крошева и серой пыли, на маленьком, чудом уцелевшем пятачке развороченного взрывами и изрешечённого пулями асфальта. Неподалёку валяется искорёженный и обугленный мёртвый военный вертолёт. Я — грязный, пыльный, запёкшийся. «Дай, выпью, а то совсем истечёшь, здесь и так вокруг — пустыня»… [невидимая жизнь]… Отдаю ей свою руку, отдаю в нежную, тончайшую кисть, отдаю в горячие ждущие губы и в бездонное, тёплое нутро всепоглощающей юности. Кровь моя истекает в неё глотками кричащего безмолвия, способного прожечь мироздание насквозь, но лишь наводящего и удобряющего жизнь в самых немыслимых своих формах. Глоток — боль — я камень… глоток — экстаз — я трава… ещё глоток, много-много глотков — я обескровлен и наполнен, я всё это вечно растущее, сосущее, друг друга поедающее, сношающее и умирающее, но вечно живое и непобедимое, как сама вечность. Насосавшись, девушка — уже зелёная жена, пьяная, мудрая, бескомпромиссно-ветреная фея самого древнего ритуала жизни — целует меня в губы долгим, но неглубоким поцелуем, и я снова падаю, но уже… […]

…Дева улыбается, потому что дева знает всё, и она была уже всем и, наверное, не раз ещё будет. Она по-прежнему прочно стоит на своих прекрасных ногах молочно-звёздного цвета на покорной ей тверди и ласковыми гибкими руками нежно гладит уютно устроившееся в её объятьях Бытие.

…ה — доносит вместе с лунным светом в открытое окно дыхание самого загадочного, но вместе с тем понятного свидания моей жизни.

Суббота. Сатурн Земли.

Идея вырождения формы и освобождения содержания. Идея поля. Управление проявленным миром через время и протяжённость.

Идея конечности материи/энергии. Коллапс материи через абсолютную доминанту — чёрные дыры.

Идея мировой инерции.

Преодоление материальных преград.

Не перестаю задаваться вопросом — зачем это всё? Вся эта полоса препятствий из бессмысленных лабиринтов сути, свинцовых оков повседневности, которые зачем-то (кому?) нужно непременно преодолевать; назойливые психопомпы в человеческом обличье и плохо маскируемые боты в облатках обстоятельств профанной обусловленности. Все эти люди — разные, другие, далёкие, но теперь — беспомощно, бесповоротно — близкие; назойливые, но желанные — зачем они? Единожды клеймённый тавром избранничества обречён на вечное служение собственной гордости, гордыне смертника, судьбе шахида перманентной революции духа. Эта выкручивающая суставы нормальной человеческой логики священная война за суверенный примат смысла моего звёздного Я — исходит ли она вообще из этого самого, или какого-нибудь другого, смысла? Я с кристаллической ясностью страдальца за веру вижу, что здесь и сейчас, и что будет в осознаваемом, хоть каким-либо образом прогнозируемым будущем — будет всё, но сначала будет боль, радость боли и отчаяния, экстаз разочарования, рутина чуда и меланхолия преодоления рутины. Будут чёрные ночи души — такая ночь станет теперь моим самым надёжным и искренним спутником, пока дурашливый, почти лишённый всякого понимания окрестностей всадник на молодом, с вечно удивлённым выражением морды белом верблюде, бредущем нога за ногу по чёрным, как сама вечность [или как сама верность!], камням зловещего ущелья, ведомый единственной на бездонном небосклоне звездой, не выйдет в утро и не проснётся от душераздирающего крика радости самообретения. Этот вопиюще бессмысленный и наивно женственный парень — он вначале или в конце? И зачем все эти, кажущиеся себе и срединному, изъеденному червоточинами смыслов миру мудрыми люди так настойчиво намекают мне, что сами не знают ответа? Самоуничижение ради самообретения, паучий кокон ради глотка свежего воздуха… Что там, в конце — скитание или воцарение… или воцарение в скитании?.. Все эти, все они, даже так — всё оно, постоянно торопят, но стоит начать торопиться мне — хватают за руки, опутывают ноги, цепляются за одежду, за кожу, за дыхание… Если моя жизнь и так едина, единственная и вечна, то для чего тогда путь? Только ради того, чтобы я мог считать его своим? Собственно, глупый вопрос, ибо никто не клеймил меня, я сам беспощадно выжег на своей коже — на коже своего сердца — это тавро, никто, кроме меня не видел этого, кроме меня и того дурака на белом верблюде, влюблённого в недостижимую наяву звезду.

…Хочется потосковать, как это делают люди, взять лютню, повыть на луну по-волчьи, по-человечьи блядски. Но нельзя — меня опять торопят, торопит это, и у меня нет ни сил, ни желания не подчиниться этому болезненному и сладостному потоку, созданному из моих слёз и моего голода.

…и тогда спросите вы — я сам себя спрошу — а был ли мальчик? И сам отвечу — был. И есть, и будет. Можете поцеловать моего авгоэйда — он добрый. Когда сытый.

Воскресенье. Солнце Земли.

Баланс формы и содержания, уравновешивание свойств, принцип стабильности элемента.

Совершенство материи; содержание в Земле всех агрегатных состояний материи. Стабильная плазма — звезда — равновесие между идеей расширения и принципом притяжения подобного (гравитацией). Выделение света при разогреве; термоядерный синтез.

Вещество как хранилище информации.

Инженерное искусство.

Малкут — это Кетер. Золотые слова, но что за ними, кроме краткости выражения? Кто из произносящих Понимает смысл так, как сказавший некогда? Мне казалось, что я знаю, но я лишь произносил и приводил подобное к подобному. Верят ли себе те, кто просто выстроил эту вертикаль? Умнейшие из них верят, но лишь тем, кто строил до них. Так же и я, пока стоял на голове — ведь сказано, что мы должны ходить на голове, и сказано мудрым. Я тоже пробовал так ходить, пока дева утренняя не сняла с меня покров своей двойственности; упирался головою в пол и верил, что есть Деревья, растущие корнями вверх. Клятва оставалась всего лишь Словом, пока не была полностью выплакана; пока плоды не переварили собственный смысл. Пока…

…Я пришёл на берег своего любимого — самого лучшего в мире — моря за несколько минут до рассвета и вошёл в прибрежный песок, не принеся с собой ни единого изъяна. Как я мог не слиться воедино с этим песком, не раствориться в этом воздухе, полном самых живых и правильных ароматов во всей обитаемой вселенной в самый благословлённый миг времени? Ведь я здоров, силён и молод, я слушаю своё тело и не ощущаю ни единого порока, ни одного отголоска боли или недовольства плоти; мой механизм отлажен, и я бесконечно благодарен ему. Голод страсти удовлетворён, а новый ещё не пробудился — от последней песни любви слышится лишь тихая ровная музыка, которая так естественно сплетается с мелодией робких и удивлённых лучей новорождённого Солнца. Моё море, моё сказочно прекрасное и родное море, в нём живут мириады волн, и ни одна из них не ранит меня, вздумай я поиграть с ними — они способны лишь к бесконечной ласке свежести; но реши я — пошёл бы по этому морю, и оно бы держало меня. Я знаю, что ни сейчас, ни через любое мыслимое мгновение ни одна вещь на земле не способна испортить этого кричащего на всю вселенную покоя моей души и тихого растворяющего экстаза моего тела. Нет жара или холода — окружающее пространство кажется естественным продолжением меня; отполированная многовековым прибоем мелкая разноцветная галька; скала-исполин, замещающая большую часть западного неба надо мной; шершавая сонная пальма, отдыхающая от многолетнего заигрывания с песчаными дюнами и весёлым своенравным ветром; бледно-жёлтый камень луны, ещё не растворённый в лучах молодого светила — это всё я, и я — это то многое другое, до чего может дотянуться мой взгляд, моё дыхание и восприимчивость кожи. Этот мир — на кончиках моих пальцев и одновременно — внутри меня, и я бесконечно нравлюсь себе, потому что здесь и сейчас этот мир — безупречен. Я счастлив, и не потому, что у меня есть всё, а лишь потому, что более не желаю ничего; желать что-либо сейчас кажется совершенной нелепицей. Из моей груди, тут же став частью утреннего бриза, просочился лёгкий и незлобивый смех от нечаянной мысли, рождённой памятью, что кто-то где-то в каком-то ином мгновении рассказывал о мире, более совершенном, гармоничном и радостном, находящемся невообразимо далеко, высоко и заоблачно…

…Я ласково провёл по волосам моего милого демиурга и шепнул ему в розовое мальчишеское ухо: «ты молодец, далеко пойдёшь; так держать». И совсем-совсем тихо, на грани звука и дыхания: «люблю…», поцеловал, легко поднялся и пошёл навстречу самым обычным приключениям, которые уже приготовил мне солнечный приморский день. Шёл и улыбался: воистину, Малкут — это Кетер; и как же это всё-таки просто — быть Богом.

Июль—сентябрь 2011 года e.v.