Багх-и-Муаттар: Вступление

[1]

Благоуханный Сад

Абдуллы,
сатирика[2] из Шираза,

или

Багх-и-Муаттар

Абдуллы
аль-Хаджи,

прозванного
аль-Кахаром[3].

[перс.][4]

Лондон:

PRIVATELY PRINTED

1910

[перс.]

Переведено со старинной индийской
рукописи

покойным майором Лютым со товарищи.

 

Тем,

чья
несгибаемая прямота,

проникновенность,
цепкость,

способность
к изнурительной работе,

неудержимые
способности и внутренние познания

так сильно
увеличили фундаментальную основу моей философии,

посвящаю я
эту книгу

в память о
многих счастливых часах,

проведённых
нами в Благоуханном Саду.

Алан Лютый

Памяти моего
коллеги Алана
Лютого,

друга
Истины,

блестящего
исследователя,

замечательного
спортсмена,

учтивого
солдата и гражданина,

я, сделавший
то немногое, чтобы завершить его труды,

посвящаю
свой вклад в это дело,

явив миру
его плоды.

Алистер Кроули


Вступление

 

К

ак
известно каждому в наши дни, знание персидского языка практически необходимо
всем странствующим по магометанской Индии. На северо-западе он — даже чаще, чем
урду — служит языком высших классов: это язык, на котором говорят при дворе
правоверных князей; это диалект любви и литературы; и владение им весьма
благотворно от Кабула до Яркенда.

Будучи субалтерном в Р… П…[5],
приписанным к британскому полку, я счёл своей первейшей обязанностью в
совершенстве овладеть основами языка Хафиза — по профессиональным причинам. Так
я свёл знакомство с мунши Махбубом Тантрой, кашмирцем из Бандипура, который уже
почти тридцать лет жил в Ширазе и Бушире. Моё знакомство с письмами Ричарда
Бёртона оказалось весьма кстати, как и смутное представление о восточном
мистицизме, которым я увлекался в свободное время; так между учителем и учеником
расцвела искренняя дружба.

Действительно, через несколько месяцев (когда я превратился
в это блистательное существо, редактора) мунши проговорился с простодушной
прямотой кашмирца: «Сахиб не такой, как остальные сахибы, которые начинают с
того, что поливают грязью мой народ за его скверную жизнь, а заканчивают
плевком в мою бороду, когда велят мне раздобыть для них смазливого пухлого
мальчика, — но Обитель Мира, которая живёт подобно великому князю и факиру (что
означало: “Ты обладаешь беспредельным богатством, но при этом бережлив”),
действительно понимает «хикмат-и илахи» и не станет насмехаться, если я доставлю
ему сокровище Ирана».

«Что, — воскликнул я, — ты хочешь привести мне
мальчика без моей просьбы?» — и покатился со смеху.

Он пробормотал с пристыжённой улыбкой восточного
человека, что у него есть священные и тайные книги, имеющие отношение к
«хикмату», но он не показывал их никому, кроме великих суфиев и выдающихся
святых: таких, как «Защитник Бедняков, моя матушка и мой батюшка, от взгляда
которого поля даже в сезон засухи покрывались высокой зеленью».

И меня.

Манускрипт, на обложке которого красовалась надпись
«Багх-и-Муаттар», был средоточием славы лучших каллиграфов Талика.

«Как! — воскликнул я, — это “Благоухающий Сад”!
знаменитый трактат арабского шейха аль-Нафзави, который Бёртон перевёл на
английский, а его глупая жена уничтожила[6].
Эта бедуинское ArsAmoris[7]

Махбуб (никогда не слыхавший об этом) заметил, что
Аллах знает всё, а сахиб — почти всё.

В результате я сделал чтение сего труда частью своих
ежедневных занятий. Но лишь перечитав его дважды, я понял, что произошло.
Какой-то педантичный идиот расположил газели в алфавитном порядке, по рифмам!
Обычное дело в диванах посредственных поэтов! Но здесь это стало плачевной и
фатальной ошибкой. Ибо в одах важен психологический порядок: расположи их в
соответствии с правилами, и целостной истории — как не бывало! Полная же система
философии исторгнет её, как прикосновение Моисеева жезла — живую воду из скалы.
Когда, после долгих трудов, я набросал примерное расположение и с нескрываемым
торжеством показал своё великое открытие Махбубу, он спокойно заметил, что да!
— Владыка Мира был мудр, как Соломон, а выстроенный порядок можно проверить,
если заметить, что первая буква в первой оде — Алиф, вторая буква во второй —
Ба, третья в третьей — Джим, и так далее[8]!
Я почувствовал гордость за себя, когда обнаружил, что в моих предварительных
набросках надобно сделать лишь шесть перестановок, чтобы получить порядок,
изначально выстроенный поэтом.

 

Поэма

А

бдулла
аль-Хаджи вошёл в расцвет славы около 1600 года от Р. Х., гораздо позднее классической
эры персидской поэзии. Но его стиль высоко ценился компетентными судьями, хотя
представители старой школы и сожалели о его отходе от традиций, проявившемся:

а)
в употреблении
грубых выражений;

б)
в чрезмерных
поэтических вольностях, в т. ч.:

1)
в расширении им
общеупотребительной вольности с касрой в родительном падеже до всех звуков с
касрой;

2)
в периодических нарушениях
правила, запрещающего стыковать два инертных согласных, хотя благожелательный
комментатор находчиво утверждает, что он делает это лишь для того, чтобы
добавить мрачности стихам с описанием гнева, кары, ужаса, смерти и тому
подобных неприятных идей;

3)
в авторских
толкованиях Тарджибанда;

и

4)
в создании
хитроумных слов для передачи некоторых экстравагантных метафор или каламбуров;

в)
в оригинальном
символизме, который осуждался как могущий сбить с толку даже самого
благочестивого;

г)
и который, с
другой стороны, вряд ли сделается понятен даже с пояснениями;

и

д)
в его постоянных
насмешки над Саади (должен признаться, что я оказался неспособен различить ни
одну из них, как Махбуб ни пытался мне помочь; видимо, они заключаются в
тонкостях грамматики и фразеологии).

С моей стороны было бы неуместно и бессмысленно
перечислять различные размеры, которыми написаны эти газели; однако замечания
доктора Форбса касательно самих газелей («Персидская грамматика», стр. 144, §148)
настолько ясны и лаконичны, что я не могу удержаться от того, чтобы дать моим
читателям возможность насладиться их прочтением:

«Подобная композиция, в общем и целом, используется в
греческих и римских одах, а также в итальянских сонетах. Наиболее часто их
предметом является воспевание красоты возлюбленной и страдания воздыхателя от
разлуки с нею или от её равнодушия. Часто в них встречаются и другие мотивы:
прелесть весны, красота цветов в саду и мелодичные трели соловьёв, щебечущих
средь кустов шиповника; радость, доставляемая вином и другими утехами, — и всё
это перемежается напоминаниями о том, что жизнь человеческая кратка и что всё в
подлунном мире есть суета сует. Большинство ортодоксальных мусульман было
весьма шокировано похвалами, источаемыми лучшими поэтами “крови виноградных лоз”,
и они попытались истолковать текст в мистическом или духовном ключе, как
принято обычно поступать с Соломоновой “Песнью Песней. Мне, однако же, кажется, что Хафиз пишет на эту
излюбленную тему так же естественно и с таким же удовольствием, как Анакреон и
Гораций, которых невозможно заподозрить в грехе мистицизма. Первый бейт газели
называется “матла”, или “место восхода” (небесного светила), что можно также
перевести как “открытие”. По правилам, оба полустишия бейта должны иметь
одинаковый размер и рифму. Остальные бейты должны иметь тот же размер, а второе
полустишие каждого из них должно рифмоваться на матлу, первый бейт. Заключительный
бейт называется “макта”, или “место заката”, что можно также перевести как “закрытие”;
поэтому говорится “Аз матла та макта” — “от начала до конца”.

В макте, или закрытии, поэт ухитрялся вплести своё имя
(или, точнее, свой псевдоним, называемый тахаллусом), хотя некоторые известные
поэты уделяли внимание этому правилу и во времена, предшествующие Хакиму Санаи,
между 1150 и 1180 годами от Р. Х. Анвари иногда вводит своё имя в газели, но в
его случае это скорее исключение, нежели правило. Считается, что газель должна
включать не меньше пяти и не больше пятнадцати бейтов, однако автор вынужден не
согласиться либо с этим утверждением, либо с имеющимися образцами. Например, у
Хафиза есть газели, состоящие из шестнадцати и даже семнадцати бейтов; Хаким
Санаи тоже зачастую не укладывается в заявленное число».

 

Рукописи

 

Б

удучи
официально признан (в ходе первых моих нескольких чтений) весёлой компанией
суфиев (я не могу обсуждать любопытную патриархальную систему мистического братства,
распространённую среди мусульман, ибо сам я масон), я получил возможность сделать
перевод нескольких прекрасных манускриптов — привилегию, которой я воспользовался
без малейшего стеснения или робости: без стеснения, поскольку знал, что имею на
это право, и без робости — из-за неизменной вежливости, с которой адепты этих
мистерий посвящали своих коллег в божественные тайны.

Мне также позволили отдать распоряжение о создании
копии, которая до сих пор на руках у каллиграфа.

Это распоряжение можно объяснить человеческим желанием
что-нибудь сделать для потомков, ибо, несомненно, никто не знает, как долго
Индия будет поддерживать ложную надежду на то, что я проживу достаточно долго,
чтобы увидеть их.

Я хотел бы предупредить, что исследователям, которые
обрели известность в той или иной разновидности мистицизма, лучше бы направить
свои усилия на поиски потерянных книг Ливия, нежели на Багх-и-Муаттар. Его
копии не существует ни в одной публичной библиотеке ни у нас, ни на Востоке; и
нет ничего удивительного в жалобах Платта на то, что даже для такой знаменитой
классики, как «Гулистан», нет персидских подлинников, а есть лишь скверные индийские
копии, даже в библиотеке Государственного секретариата по Индии и в Британском
музее.

Если вы спросите об этом перса, он будет «клясться и
божиться, что не знает»[9]
сей книги.

Позднее я забавлялся, спрашивая персидских кочевников:
«Слыхали ли вы об Абдулле аль-Хаджи?» — и, когда они отрицали всякое знание о
нём, цитировал:

Забудь,
коль хочешь, про писца;

но
сердце слог его задел![10]

Причина, разумеется, в том, что он остаётся абсолютно
сакральным: то, что суть символизма делает его мишенью для скабрёзных шуток или
ханжеских упрёков настроенных заведомо презрительно англосаксов, перс, для
которого нет ничего недостойного, просто расценит как метание бисера перед
свиньями. Так, один продавец благовоний, с которым я как-то раз попытался
спорить обо всей этой секретности, в ответ попросил позволения покинуть меня,
«ибо еврей обещал плюнуть ему на бороду до зухра (послеполуденной молитвы), и
он боится пропустить назначенную встречу».

Ни в одной из прекрасно укомплектованных частных
библиотек нет ни одной копии этого маленького шедевра: ни один торговец не
сможет пронести даже нескольких страниц из него под своей засаленной овчиной.
Они слишком священны для того, чтобы их продавать, даже в случае крайней нужды.
Единственная индийская копия — и то искажённая и урезанная, — которую ценой
дипломатии и бесконечных уговоров мне удалось заполучить, дошла до меня лишь
частью — другая же осталась пьяным погонщикам слонов на Цейлоне, который я
вынужден был покинуть, и стала добычей муравьёв, помогающих обратить этот
облюбованный дьяволом Эдем «домом близкой свободы»[11].

Но, говоря серьёзно, я рассчитываю получить свою копию
месяцев через двенадцать (брат офицера, который находится нынче в К…, где
живёт переписчик, обещал мне протянуть от моего имени — неофициально — железную
руку Сахиба) и могу сказать, что намереваюсь издать эту рукопись в качестве
приложения к своему исследованию.

Теперь, когда всё сказано и сделано, я не верю в
целесообразность и эффективность соблюдения тайны. Апокалипсис был опубликован
в течение нескольких лет, и мне ещё не встречалось человека, который умел бы
получать золото. Конечно, достойных нет. Все тайны невыразимы. Человек, чьё
сознание можно принять за n, способен понять (n + 1), но не
(n + 101). Так что мой персидский манускрипт защищён вдвойне от
оскверняющего прикосновения британской общественности. Даже сами персы считают
себя стражами, которым известно лишь, как его хранить; безо всякого потворства
суевериям и предубеждениям могу сказать, что, насколько мне известно — они
правы.

Должен заметить, что и перевод, и множество примечаний
к нему были выполнены с неоценимой помощью моего мунши и нескольких торговцев
мехами, с которыми я путешествовал в Л…х, А…р и Г…т, а также в Ц…с в
течение двух последующих лет.

Где-то через два месяца после завершения перевода я встретился
с джентльменом, чьё имя значится вместе с моим на титульной странице. Он сказал
мне, что можно заинтересовать широкий круг учёных, если значительно расширить
заметки, освещающие этнографические, критические и другие интересные моменты.
Мы трудились над ними во время моего последнего пребывания в Англии и проделали
(как мне кажется) хорошую работу[12].
Во всяком случае, перевод стихов — это переработка первоначальных черновиков, и
прозаический текст был нами тщательно пересмотрен тоже.

Я хотел передать его стихами; но «великие трудности
монорима», как высказался Бёртон, заставили меня отказаться от этой идеи. Будь
я профессиональным поэтом, я бы справился с этим куда лучше, но мой опыт
ограничивается versdesociété[13]! Однако я сделал всё, на что был способен.

 

Доктрина суфиев[14]

 

Н

е
вижу необходимости извиняться, как сделал это сэр Уильям Джонс в своей монографии[15],
за грубый символизм таких произведений восточной поэзии, как стихи Хафиза,
Песнь Песней, газели «Исмата из Бухары»[16],
— не говоря уже о непристойностях китайских афоризмов Коу[17].

Однако не вызывает сомнений, что, хотя Хафиз воспевает
вино, Соломон — Женщину, а «Исмат» — распутство, мы охотно прощаем им эти
вольности, хотя и не считаем их для себя позволительными. Они, однако же,
выглядят невинными — в особенности если сравнивать их с невыразимой
развращённостью Коу или откровенной педерастией Абдуллы.

Однако, помимо факта:

мужеложства

:

блуда
 

::

 

«Святого Георгия»[18]

:

«супружества»

в
Персии и Англии соответственно, нам следует воздержаться от суждений до тех
пор, пока мы не изучим эту символику детально и не обнаружим, почему (ведь не
из пустого же каприза!) аль-Хаджи решил придерживаться исключительной
терпимости, — дабы отобразить высшую страсть человеческого сердца: стремление к
слиянию с Всеединым.

«Готовь мне уголок, — сказал автор “Саламана и Абсаль”[19],
— на том диване мне места лечь лишь одному достанет».

Я растекусь рифмами по древу, ежели возьмусь
доказывать, будто что-либо в природе сексуального взаимодействия является более
подходящим способом выражения страсти — подобно нашим христианским теологам[20],
которые, беспокоясь о том, чтобы избежать придирок насмешника, цитирующего
такие отрывки, как «Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и
внутренность моя взволновалась от него» (Песн. 5:4), нагромоздили целый
вал аргументов в пользу этого. Но Абдулла, несомненно, полагает, что
особенности и различия мужчин и женщин не могут являться символом, так как
человек сотворён по образу и подобию Божьему и в мусульманской теологии
считается не утратившим эту суть. Здесь можно отметить (в защиту этого
утверждения), что аль-Хаджи обращает внимание — по сути, навлекая упрёки на
свои выводы — на свои нововведения в вопросах научной точности. Хафиз
использует свои символы без особой определённости: косы его возлюбленной, без
сомнения, прекрасное божье творение — но они же иногда означают лучи солнца,
стихи Корана и т. п.; посему несведущий ученик, или любознательный сахиб, или
своевольный суфий (один из тех, у кого «важнее нет забот, чем в праздник бражничать
со стригалями да ссориться с почетными гостями»[21])
не сможет, владея лишь элементарными ключами, открыть святая святых «хикмат-и
илахи»[22].
Это — нарушение магической тайны, худшее, чем христианизация, в которой был
обвинён Абдулла: мягко обвинён, ибо никто не осмелится прямо выразить
неодобрение адепту столь высокого уровня, но это, несомненно, было причиной, по
которой Багх-и-Муаттар позволялось распространять лишь приватно, даже среди
самих персов; вручать лишь уже посвящённым в таинство в большей степени, нежели
простой вопроситель «хикмата», и отрицать его существование в ответ на вопрос
неверного.

Возможно, из-за некоторых любопытных уловок моего
разума, я оказался (в один прекрасный день) в состоянии, которое, насколько я
могу судить, индуистские книги называют «самадхи». (Ср. опыт Бёртона в
Бомбейском округе, на который намекала леди Стистед[23]
в превосходном очерке о его жизни.)

Индусы утверждают, что продвинутые йоги всегда могут
узнать того, кто достиг этого состояния, так же, как франкмасоны и мужеложцы
считают правила знакомства и представления излишними среди собратьев по
Искусству.

Должен сказать, что я отношу девять десятых успеха
Бёртона с уроженцами Аравии, Африки и Индостана к его познаниям в их мистических
системах: не только теоретическим — хоть и они ценны, — но и практическим. В
моём случае я убеждён, что Махбуб никогда не доверил бы мне драгоценный
манускрипт, если бы не узнал во мне одного из «иллюминатов». Секрет в том, что
самадхи совершенно безопасно, ибо тот, кто его знает, не сможет каким-либо
образом разгласить его несведущему. Это подлинная, а не искусственная тайна.
Можно выставить напоказ франкмасонство путём публикации обрядов и т. п. — как
это неоднократно делалось идиотами, не понимающими его значения. Но тайна
остаётся и всегда должна оставаться во владении тех, кто её достоин; и совсем
не обязательно, что высший из живущих масонов знает её. Но, так сказать, покров
тайны поддаётся изучению, и тем, кому великолепные одеяния окажутся впору,
такое изучение действительно прольёт свет на многое.

Эти создания понимают (тут нечего больше обсуждать),
что разумное изучение Багх-и-Муаттар даст более глубокие знания — плевелы для
школяра, зёрна для избранного, — нежели любой другая известный поэма.

Посему обнаружение одного есть обнаружение всех: ибо
от Феса до Никко существует лишь один мистицизм, но не два. Фанатичные
последователи Сенуссии могут вкусить сладость благочестия из непристойных
афоризмов Коу, и двенадцать буддийских сект Японии прекрасно поймут невнятные
вопли огнеглотателей Магриба. И вовсе не из-за нынешних или когда-то существовавших
общих религиозных традиций, но по той простой причине, что все традиции основаны
на одной и той же реальности. Подобно тому, как празднования Весны по всему
миру так или иначе повествуют о Распятии и Воскресении: просто потому, что
соответствующие явления, которые человек может наблюдать в природе, по сути,
одинаковы в каждом климате; точно так же есть Единый Мистицизм, потому что
физиологическая конституция человечества во всём мире практически одинакова.

Мы имеем право брать лучшее по лучшей цене, и
Багх-и-Муаттар, безусловно, даёт большее вознаграждение за наши труды, нежели
любая другая работа, — кроме разве что Бхагавадгиты, Бхагавата-пураны[24]
и китайских афоризмов Коу. Аль-Хаджи заслуживает нашей благодарности за то, что
взял на вооружение принцип «Единая мистическая благодать — единый символ», и,
если иметь достаточно ума, чтобы разгадать этот нехитрый шифр, все тайны
Востока откроются нашим глазам. В примечаниях (на которые я не поскупился) я
чётко указал, к чему относится какая аллюзия, и любому читателю среднего ума
вполне по силам восстановить цельную систему философии, практической и
трансцендентальной, на здоровых, хотя и зыбких основаниях. Действительно,
Абдулла близок к Кальвину (ближе, чем хотелось бы большинству исследователей
восточной религии) в настойчивом продвижении доктрины Греха и Благодати,
Свободной Воли и Дисциплины; но, с другой стороны, ни у св. Франциска, ни у
Буддагоши нет ничего подобного его Набожности и Феноменализму. Без сомнения,
некоторое время это оставалось загадкой: один набор бессвязных слов там и здесь
— одни сомнения — одни догадки — одно мгновенное озарение.

Это напоминало, скорее, работу гелиографа в непогоду[25].
Но (как и с этим инструментом) в результате многократных повторений удалось,
наконец, получить сообщение первостепенной важности, и это спасло ситуацию.

Несомненна та важность, которую он придаёт Греху,
Покаянию, Искуплению, Благодати как средствам восхождения от прежнего Адама к
новому и которая принесла аль-Хаджи столько боли от преследований со стороны
самых ортодоксальных мусульман: возможно, учение св. Павла частично проникло в
окрестности Персидского залива вместе с венецианскими или португальскими
купцами, и его опасность была признана теми, кто придерживался простого величия
ислама. Однако ясно, что вера во Зло может быть даже искажённым манихейством[26];
не следует забывать, что эта ересь, наследие гебров с их Ормуздом и Ариманом,
наложила глубокий отпечаток на ум молодого Абдуллы. Или же он мог придавать
преувеличенное значение тем мистическим феноменам, которые Бульвер-Литтон
называет «Стражами Порога»[27]:
тому моменту невероятного страдания, который отделяет Работу от Достижения[28]
и служит надёжным признаком отличения случайного «единения с Богом» обычного
прихожанина — эмоциональный всплеск благочестивого возбуждения — от
великолепного сияющего Единения, которым и является самадхи. Никогда не
забывайте, что эта великая доктрина пронизывает почти всю так называемую
христианскую литературу; послание св. Павла (I Фес. 4:16), дословно
переведённое на санскрит, воспринимается как искажённый, но узнаваемый отрывок
из каких-нибудь утерянных Упанишад.

Таких глупостей, как в бредовых комментариях Шри
Парананды к евангелиям от Матфея и от Иоанна, никогда не случалось, но, в конце
концов, его основная теория — что Христос был йогом — верна.

И наш гимн:

 

Бог — вечный
мой оплот!

Аминь! Да
будет так!

Из смерти к
жизни Он ведёт:

Бессмертье —
Слова знак[29], —

 

может
быть расшифрован так:

Вечный: Вневременный (эпитет, применяемый исключительно к
Атману).

Бог — мой
оплот: Самадхи.

Аминь: Аум.

Из смерти к
жизни: выражение, применяемое только
и исключительно для обозначения йогических достижений.

Бессмертье: амрита — идея, передаваемая символизмом Капли
(христианский Грааль, чаша, кровь и т. п.).

Слово: Аум, что означает великую силу возрождения.
Соответствует греческому Логосу.

Проще говоря, каждое слово в стихе по смыслу, а в двух
случаях даже этимологически идентично с фразой из санскритских мистических
техник. Это не является ни результатом тщательного отбора, ни исключением:
напротив, я предлагаю любому ортодоксальному богослову найти отрывок из Писания
или псалом, свободный от подобного рода тождества.

Возвращаясь к вопросу фаллизма, не буду столь
фриволен, чтобы приводить строки «Вот новый день! Проснись! Вставай! Меня к
любви благословляй!»[30]
в качестве примера непристойного символизма в христианской церкви: там и без
того нет недостатка в серьёзных сопоставлениях. Крест — несомненный лингам; vesicapiscis[31] (Христос, являющийся ιχθυς, рыбой) — йони. Сегодня vesicapiscis — основа всей христианской архитектуры: то есть
женщина, лежащая обнажённой в ожидании оплодотворения мужчиной — это очертания
церкви, где божество призывается на её алтарь. Аналогичным образом фигура
христовой невесты стала столь одухотворённой лишь с недавнего времени. Кто
сомневается, может обратиться к очерку Пейна Найта «О культе Приапа». Дама,
которую обычно называют «ранней христианкой» (и считают образцом во всём) — это
нагая женщина с похотливой ухмылкой, простирающая руки к первому встречному, а
вульва её размером и формой напоминает хомут! Любой обычный мужчина, попытавшийся
удовлетворить её фантазии, окажется в положении бейкеровской сойки[32].
Но для Бога нет ничего невозможного.

Хочу добавить, что даже явная педерастия, безо всяких элементов
символики, не настолько уж несовместима с достоинством, религиозностью,
интересами общества, моралью и семейными ценностями, в то время как добрые
соотечественники утверждают именно это, демонстрируя отвращение и негодование,
вследствие чего оно приобретает оттенок идеи-фикс, из-за которой на европейском
континенте считают, что все англичане — содомиты.

Как я писал эти строки, в мои руки попало странное
греческое эссе «Περι της παιδεραστειας», написанное известным священником. Он
обожает жену и детей, его церковь полна, когда его братья в округе впадают в
отчаяние, его бедняки окружены заботой больше, чем кто-либо на пятьдесят миль
окрест, а несравненный хор — лучший в королевстве[33].
К искреннему и даже восторженному благочестию он присоединяет удовольствия
стола и постели; думается, читатель припишет ему ум и изящество выражений.

Весьма поучительно; действительно, это куда лучше,
нежели старательное и педантичное описание, которое я планировал сделать; в нём
даётся взгляд изнутри, а также приводятся ссылки на учёных и мужеложцев,
которые ранее подробно излагали эту увлекательную тему: их стиль страстен, а
содержание — безупречно.

Поэтому я, в свою очередь, без лишних разговоров
отсылаю моих читателей к нему, ибо, думается мне, их уже изрядно утомила
болтовня того, кто всё равно остаётся не писателем, а солдатом[34]

 

 

ΠΕΡΙ ΤΗΣ ΠΑΙΔΕΡΑΣΤΕΙΑΣ

О
мужеложцах великого города,

которые
были прекраснейшими духами Содома и Египта,

где,
как Господь (Адонай) воскрес (покинул крест) во Христе,

так
и мы можем воскреснуть

(очерк преподобного П. Д. Кэри)

 

С

олнце
садится, и розовеющие лучи наискось падают сквозь листву, рисуя на бархате лужаек
невиданные чарующие узоры. Красноватый свет озаряет мраморную усмешку Всеславного,
дитя Аркадии, бесподобного Пана — Пан! Пан! Ио Пан! — пред которым я простёрся
ниц в растрёпанной одежде, так что алый жар Аполлона пылал в моей живой трепещущей
плоти, пока я лежал, стремясь к совершенному поклонению Всеславному, не смея поднять
глаза, дабы узреть розовый столп паросского камня. Любовь моего сердца
растопила зиму моего тела, и тёплая солёная весна потекла из моих глаз на
землю: поздней весной на этом месте, несомненно, вырастут фиалки!

В тиши заката приходит он, неслышно ступая копытами по
разноцветному дёрну; и всё, что я знаю — упругое гибкое волосатое тело,
сжимающее меня, и ужасный магический жезл становится живым путём внутрь моей
сути, так, что самые основы моей души потрясаются. Тяжёлое дыхание фавна и
цепочка поцелуев ложатся на мою шею, и зубы его вязнут в плоти моей — неистовый
прилив подбрасывает наши тела в воздух с атлетической страстью, что соединяет
нас с величайшим Богом — «скрытом в глубине материи», — и жизнь моего дивного
любовника вскипает во внутренностях — это урчание, будто бы великого множества
нимф и фавнов, сатиров и дриад, — движение вод жизни — мы вновь впадаем в
экстаз — он подобен смерти, — задыхаясь, бормочу: «Пан! Пан! Ио Пан!», пока
мраморное великолепие пред нами не обернётся с последним лучом солнца чудесной
улыбкою над нашими неподвижными, истерзанными телами — груда поражённых Приапом
— такой же труп, как и прежде — о! это ночь, это смерть.

Увы! это не закат, и это не поляна, а шумная
лондонская площадь; мы не можем жить — мы должны разговаривать; мы не можем
любить — мы должны анализировать. Мы знаем, что все эти люди — не милосердные
дети Божии, но злые и усердные гномы ада; твари, чья жизнь заключается в
бессмысленной жажде золота, в бесславном труде счетов, счетоводов и счетоводства.
Они понимают: нам достаточно лишь знать, что мы счастливы; потому они ненавидят
нас; потому они плевали в Христа, когда его покинули все, кроме Иоанна, его
сладкоголосого катамита, а ныне эти хамы плюют в лицо Оскару Уайльду, пока его
ведут из суда в тюрьму.

Вы были слишком простодушны, слишком невинны, слишком
верили в человечество, потому и провозглашали свои жемчужные истины перед
свиньями черни!

Старый закон — молчание — властвует здесь: всякий, кто
узрит моё имя, да отыщет его во мраке этих строк силы!

 

Три буквы: R. и W. — Отец и Сын,

Е. — Дух
Святой; Их Трое — и Один.

Но если кто
сокрытое прочтёт,

Иное имя
вместо них блеснёт.

Да! нам не следует ныне петь гимны Пану: мы должны
прикинуться немецкими профессорами с их безмерным научным интересом к тем
замечательным явлениям, которые выглядят порождением безумия и которые наш
собственный совершенный разум и сияние (а возможно, и тени) нашей
осмотрительности и разрешённых страстей к нашим лимбургски-заплесневелым hausfrau[35] скрывает от полного понимания.

Итак, посему:

In nomine v. Krafft-Ebing, v. Schrenk-Notzing, et
Havelock Ellis, Amen
[36].

Святая Троица (призванная ранее) привнесла в знания
англоязычных рас все те факты, связанные с «сексуальными извращениями» (во всём
их многообразии), которые встречаются у больных.

Покойный сэр Ричард Бёртон поведал нам всё, что
требовалось знать по этому вопросу о его историческом, географическом,
этнографическом распределении; и его Приапея, и стихи Панормиты о Гермафродите
содержали ценные пояснения к его репликам. Ульрихс и Саймондс относились к этой
теме в её современных практических аспектах с благожелательностью (хотя и
робкой, как холодный пыл частного адвоката); однако, за исключением Верлена в
«Мужчинах», Уайльда в «Телени», автора «Белых пятен», скрывающегося (как мы
полагаем) под псевдонимом[37],
и не подписавшегося Аристофана, сочинившего «Безымянную повесть», никто в наше
время не осмеливается открыто воспеть высочайшее благоразумие, прекрасную
атлетичность и невыразимую, экстатичную духовность страсти между мужчиной и мужчиной.

Рассматривая эту тему, я должен сразу обозначить, что
под мужеложством я понимаю фактическую содомию в том виде, как она описывается
британскими законами[38]:
immissiopenisincorpusvivum[39].

От жопы жизнь
злата; от жажды жопы —

Желта; от
остального — только хлопоты.

По крайней мере, от всего остального, кроме подготовки. Проницательный наблюдатель
из числа моих знакомых недавно сказал мне, что был неподдельно смущён
поллюциями и необходимостью отстирывать их в ожидании, что время охладит пыл и
предотвратит великое соитие, которое могло бы случиться. Существует огромная
пропасть между понятиями «некоторое время» и «вся ночь», и эта пропасть
заполнена жидкостью Конди[40]!
Это в равной степени относится и к содомии. Когда сперма благополучно
исторгнута в рот или анус возлюбленного, страсть подталкивает начать всё сначала;
мешает лёгкая усталость, оба лежат в одной и той же позе; эта потеря между ног
или в руке возбуждает отвращение[41],
фатальное для страсти. Даже рот, словно вагина, по-прежнему грязен после того
как выполнена священная задача, и мы, не колеблясь, расширяем анус, словно
вазу, в которую ароматное масло мужественности должно пролиться без сопротивления[42].

Поскольку такая точка зрения укоренилась[43],
позвольте мне также обозначить различие между двумя обширными типами содомитов.
Ульрихс без особой фантазии окрестил их Urning и Uranodioning; у нас же для первых нет общего названия, а вторых мы
назвали «биметаллистами»[44].
Будучи сам Urning, он, разумеется, не понимал той огромной пропасти,
которая разделяет эти два типа — пропасти между терпимостью и болезненной
жаждой, между безумным бредом считающего себя Иисусом Христом или Юлием Цезарем
и разумным, здравым решением взять этих достойных личностей образцом для
подражания в мистицизме и военном деле соответственно. Мы жалеем Urning, как
жалеем чахоточного или пьяницу, но мы не выделяем его этой жалостью, как
жалость знатока хорошего вина не возвысит пьяницу над прочими жалкими людишками.
Мы не станем признавать за каким-то проявлением нервной слабости право на особую
власть над нами лишь потому, что оно лежит в одной плоскости с одним из наших
увлечений[45].

Теперь этот вопрос «биметаллизма» приводит нас к
вопросу о причинах нашего снисхождения, поскольку мы не становимся (хоть
некоторые глупые германцы так и считают), подобно Urning, рабами неконтролируемой паранойи, если применить
несколько дискредитированный, но полезный термин.

Почему, если вкратце (цитируя монометаллиста Моисея),
любовь к женщинам заставила вас обратиться к мальчикам и мужчинам? Только лишь
для разнообразия? Если же нет, то в чём здесь прелесть?

Я буду перечислять условия — и сделаю это с
удовольствием, ибо это будет весьма своевременная возможность доказать
справедливость приведённой выше замечательной фразы о духовности Содомии.

Женщина может доставить мужчине два удовольствия, на
которые неспособен мальчик, а именно:

1)
удовольствие
куннилингуса;

2)
обычное
совокупление

(то
и другое возможно и во время, и вне «Алых и белых роз», т. е. менструации и болей).

Равно возможными для обоих полов (за исключением opifex и artifex)
являются все формы мастурбации с помощью рук, рта, груди, подмышек и т. п.,
активная содомия, большинство форм садизма и мазохизма, почти все формы
копрофилии и др. (последние столь символичны, что значение пола здесь глубоко
второстепенно).

Мужчина может доставить мужчине два удовольствия, на
которые неспособна женщина, а именно:

1)
пассивная содомия
(удовольствие катамита);

2)
иррумация
(удовольствие феллятора)[46].

Второе имеет меньшее значение, и мы вправе заключить,
что в способности удовлетворить партнёра женщина имеет пусть небольшое, но
преимущество. Высшее удовольствие является общим для обоих, за исключением
куннилингуса (особенно во время месячных) для одной стороны и пассивной содомии
— для другой. Оба удовольствия несколько мазохистичны по природе, и мы бы
затруднились выбрать одно из них. Слава Создателю, чья щедрость не оставляет
нас лишь с этой альтернативой; воистину! Да благословит всяк Его святое имя, да
возблагодарит Его за милость к Сынам Человеческим!

Почему же мы так высоко ценим страсть мужчины к
мужчине, если можем выбирать, уклоняться ли от робких поцелуев глупых
английских мальчиков, зачастую из низших классов[47],
когда любая женщина (от усатой и мускулистой танцовщицы живота из Испании, с тугой cunni, способной довести член до болезненного излияния и
покрыть его синяками от своих опасных движений, и до нежной розовой девы нашего
дорогого края, с тонкими конечностями и бархатистой плотью, чья нега — словно
тонкий лепесток гиацинта) находятся в нашем распоряжении за цену от полукроны
до пятидесяти гиней?

Этот вопрос — лишь признание того, что вопрошающий до
сих пор не лучше скота; а отвечать на него, соответственно, — всё равно что
учить собаку «собачьей латыни»[48]!

О муж! Как могу я вести речи с тобою — с тем, кто не
возлежал на постели, ожидающий страшного, неведомого тебе; трепещущий;
заикаясь, выдавливающий глупые слова под предлогом разговора; с глазами, плотно
закрытыми, дабы не видеть движений твоего любовника и, быть может (о, худшая из
бед!), не отпугнуть его от себя; испуганный, ах! бесконечно страшащийся
отвержения, нежных слов (о, пылающие щёки, искусанные губы!), чей скрытый огонь
разожжёт великий пожар? Как говорить с тобой, не знавшим напряжённого
прислушивания к тому, кто приближается, боясь прикоснуться к тебе, не слыхавшим
стука его сердца, его учащённого дыхания? Как говорить, когда ты не чувствовал
дрожащей ногою семя твоё, похищенное у тебя рукою, которая всё ближе и ближе?
Пока ты чувствуешь дрожь его тела; пока его горячее дыхание колеблет твои
волосы! Почему ни ты, ни я не можем сказать об этих стремительных атаках
(длились они минуту или час?), когда без слов говорили узы привычной лжи —
видел ли ты деревню с самодовольными швейцарскими ворами, поглощённую лавиной,
лавиной стихийной силы, лавиной Бога? Нет, я ничего не помню; я знаю лишь, как
оказался нагим в его нагих руках, его гигантский член пульсирует и бьётся в
моих залитых внутренностях, и мир плывёт в моих глазах.

Говорю тебе, о муж: первый поцелуй меж мужчиной и
мужчиной есть большее, нежели самый искусно сотворённый оргазм, которого может
добиться самая искушённая и страстная куртизанка[49].
Это не физическое, но духовное наслаждение.

Говорю тебе: когда я бродил поражёнными солнцем
улицами Мандалая, где жил мальчик, которого я любил, самые основы моей души трепетали,
когда мой взор останавливался на нём.

Я никогда не говорил с ним; сомневаюсь, что мог бы
заставить себя заговорить с ним. Для того ли я, не дрогнув, смотрел в лицо
сотне смертей[50], чтобы
испугаться неодобрения нубийского раба? Странно, друг мой монометаллист! Но это
так!

От содомии не бывает детей, которые омрачают любовь
соперничеством за заботу моей жены. Никто не вторгнется между моим мальчиком и
мною, кроме медленной поступи перемен, ибо все содомиты смертны; но эта
бессмертная печаль — в том, что по-гречески зовётся παιδεραστεια: она — двойник
Господа Воскресения; и даже когда я погружаю свой член в саркофаг, пожиратель
плоти, подекс моего возлюбленного, и вынимаю его, сила его обновляется подобно
орлу, и я знаю, что когда Пожиратель всякой плоти поглотит меня совсем, я снова
восстану в мощи своей, в благословенном воскресении Господа нашего Иисуса,
возлюбленного Иоанна Прекрасного, в мире, где erectio penis[51]
будет правилом, а не исключением. Если, дай Бог, все мы станем мужеложцами и
лесбиянками, слившимися один с другим в невероятной спинтрии[52],
в предельным оргазме (коий суть Дух Святой), который и пребудет в нас во веки
веков.

Найду ли я тебя там, мой потерянный возлюбленный?
Когда очнусь я от забытья смерти, ощутив свежий ветер небес на щеке, смогу ли я
первым отыскать тебя в Елисейских полях?

«В какой эфирной пляске» увидеть мне «твой легкий шаг»[53],
о сладостный служитель Салмации иль Терпсихоры, Бахуса или Сабрины? Окажешься
ли ты вон на той гряде жёлтого мха у сверкающего на солнце ручья, что с плеском
льётся от престола Божия? Будешь ли ты по-прежнему в ореоле золотом сияющих
волос, тонких, как паутина, а твоё лицо, как и прежде — воплощением одного
бесконечного алого поцелуя? Будут ли твои длинные бледные руки делать с моим
телом всё, что тебе захочется, а стойкий, неутомимый член останется ли
по-прежнему безотказным?

О, приди ко мне, любимый! Склонись на златом валу и
смотри, как я иду к тебе! Будь первым, кто встретит меня, возлюбленный! прости
мне все мои ошибки. Я постараюсь быть тебе доброй женою, мой милый, если ты
дашь мне ещё один шанс сохранить твою любовь. Мои небеса — в твоём поцелуе, и я
удалюсь в монастырь[54],
чтобы отыскать их. Я любил тебя всегда; это была лишь мальчишеская глупость;
прости меня! На земле мне никогда не обнять тебя вновь, и я молюсь, чтобы
небеса оказались долгой, долгой жизнью такого счастья, каким мы были друг для
друга прежде; вот тот медленный поток, по берегам которого я долго бродил,
рыдая о тебе, словно потерянная душа, как Мильтон оплакивал своего прекраснозадого
Люсидаса: «О горе, где теперь наш юный друг?» [55]
Увы! ни судьбу, ни Бога не могу я винить; страшный замогильный голос моей
израненной души ответил мне: «Твоя собственная глупость тому виною, о ты, жалчайший
из сынов человеческих!» Ах! он бился в моей груди — всё было напрасно! —
напрасно!

Ах! радость, что мы дарили друг другу в этих
серо-голубых холмах! Помнишь ли ты ненастный день, когда мы прятались под
скалами, поддерживая огонь папоротником и сосновыми ветками? Как ты лишил меня
силы — я страшился, и ревновал, и кокетничал — и подарил мне наслаждение трижды
за один безумный час? В память об этой пещере заклинаю тебя: будь первым, кто
встретит меня в Елисейских полях!

Должен выразить сожаление о том, что впадаю, наверное,
в слишком личные материи в очерке о немецкой модели, но добрый биметаллист
простит меня. Он будет знать, что старый поэт был прав, когда писал:

 

Страсть мужа
к женщине, не скрою,

Утешит нас —
наполовину.

Но
превосходит всё людское

Мужчина,
любящий мужчину.

Позволь ему
вкусить вина!

Оно сожмёт в
кольцо сполна

И плоть, и
душу.

Счастья не
разрушить!

Златая цель
дрожит в тебе:

Экстаз,
пронзающий хребет.

Он узнает, что в правильно проведённых содомических
ритуалах в большей степени, чем в обрядах гетеросексуальной страсти, таится
величайшая тайна Мироздания, Ключ к Саду Господнему…

Но мне не следует миссионерствовать: много званых, но
мало избранных; мужеложцами рождаются, а не становятся; шёлкового содомита из
английского бакалейщика не сделать; один мужеложец не делает скандала; позаботьтесь
о мальчиках, а девочки позаботятся о себе сами; куй железо, пока горячо;
поспешишь — людей насмешишь; какашка в руках хуже двух в кустах; укол вовремя
экономит девять, — это мудрый Уайльд, который знает свой Q.; доброму — по добру; ласкай мудреца, еби дурака;
лучше мальчик в хоре, чем тот, что во дворе, — всё
это доказывает, что не нужно быть гением, чтобы написать «Джона Пахаря». Не то
чтобы Чарльз Сперджен — один из нас[56],
но его стиль приближается к стилю Уолтера Патера; стилист — такое же чудо Господне,
как содомит. Нет! Мне не следует проповедовать! нас достаточно в мире;
избранные тела идеалистов, мужчин, освобождённых от грубых страстей, поэтов и
мистиков, связанных с безупречным масонством в стиле и манерах, кораблей,
бросивших якорь в безопасной гавани, или завоевателей, легко покоряющих города,
обитатели которых столь примитивны и тупы, что даже не могут осознать
собственную несвободу.

Да, мы в доброй компании, благословенные; наши жизни
протекают в солнечных садах, а ваши — в подземных клоаках; мы так блаженны, что
редко замечаем вас, а если и замечаем — то лишь для того, чтобы сказать: «Боже,
помилуй этих слепых и несчастных рабов и выведи их к Твоему свету, и радости, и
свободе!»

Потому я молю Его — о всеблагий, всемогущий Господь! —
чтобы очерк этот попал, словно семена на обочину, в руки юных, которые смогут
уйти с нами в Небеса Здесь и Сейчас, а затем — во Дворец Его милосердия,
который Он воздвиг нам в Саду Садов, куда можно войти лишь через узкую калитку
смерти.

 


[1] Переводы вступительных статей — Мара Адрианова, 2010.
Переводы прозаических фрагментов основного текста — Анна Нэнси Оуэн, 2009
(АНО). Общая редакция и переводы поэтических вставок вступительных статей (по
подстрочникам Мары Адриановой) и поэтических фрагментов основного текста (по
подстрочникам Анны Нэнси Оуэн) — Fr. Nyarlathotep Otis, 2010 (НО). Неоценимую
помощь в переводе и вычитке оказала DarthComahon. Выражаем также
признательность за помощь в переводе латинских фраз Митрошину, участнику форума
«Город Переводчиков» (http://www.trworkshop.net/forum/). (НО)

В связи с обилием всевозможных
примечаний в оригинальном тексте, мы снабжали собственными комментариями только
малую часть мест, заслуживающих этого. По-хорошему, чуть ли не на каждую строку
оригинального стихотворного текста следовало бы написать примечания и
относительно их мистического содержания, и относительно тонкостей перевода, а
зачастую — ещё и относительно встречающихся в них имён, названий и терминов.
Подробного рассмотрения заслуживают и оригинальные комментарии — как
приписываемые Алану Лютому, так и написанные от лица самого Кроули. Однако мы
надеемся, что добросовестный читатель сам справится с этим, поскольку по
возможности мы старались передавать имена, названия, цитаты и другие аллюзии
наиболее употребительными формами. (АНО)

[2] [перс.] «сатирик», не путать с [перс.], «пилигрим».
(АЛ)

Прим. здесь и далее —
Алан Лютый, если не отмечено иное; Алан Лютый (АЛ) — псевдоним Алистера Кроули
(АК), как и Абдулла аль-Кахар. (НО)

[3] Аль-Кахар (Покоритель) — тахаллус, или когномен,
Абдаллаха как поэта. (АЛ)

[4] Мы сверялись по двум английским текстам
«Багх-и-Муаттар», доступным в Интернете (а также по некоторым отдельно
опубликованным фрагментам), в одном из них здесь и в ряде других подобных
случаев стоит пометка [persian], в другом
— [arabic]. По-видимому, в исходной рукописи здесь стояли именно
персидские символы, а несведущий переписчик или оцифровщик вполне мог принять
их за арабские (персидский алфавит происходит от арабского и очень на него
похож). К сожалению, мы не смогли найти оригинальные персидские слова,
использованные в тексте, и ограничились тем, что обозначили эти места пометкой [перс.]. Исключением явились только 99
имён Аллаха (газель XL), где приводится их исконное,
арабское начертание. (НО)

[5]RP
— это и последующие сокращения оставлены как есть. Если кто-нибудь знает, как
они расшифровываются — пожалуйста, напишите мне по адресу: tyagi@houseofkaos.abyss.com. (Прим. Харамуллы, верстальщика английского текста)

Все
замечания по этому и другим моментам русского перевода вы можете присылать на
адрес редакции журнала «Апокриф»: 93in39@gmail.com. Большинство пометок и примечаний Харамуллы имеет
отношение к ошибкам и опечаткам исходной публикации и потому не приводится
здесь, хотя и учтено при переводе и вёрстке. (НО)

[6]Две книги не имеют почти ничего общего, но слово «Сад» — универсальное
обозначение для книг мистического знания, а «Благоуханный» — для божественного
елея. Арабская книга представляет собой трактат о разнообразных способах
совокупления, а также содержит непристойные истории, коллекцию рецептов против
импотенции и беременности и т. п.

[7] (лат.)
Искусство Любви. (НО)

[8] Обратите внимание, что последовательность
Алиф-Ба-Джим соответствует еврейскому (Алеф-Бет-Гимель), а не арабскому
(Алиф-Ба-Та-Са-Джим) или персидскому (Алеф-Бе-Пе-Те-Се-Джим) алфавитному строю.
(НО)

[9] Мф. 26:74. (НО)

[10] Багх-и-Муаттар, газель XXX. (НО)

[11] Жаргонное название тюрьмы Килмейнхем в Дублине. (НО)

[12]Из-за смерти майора Лютого эта работа осталась незавершённой. Мне
следует лишь добавить, что перед отъездом на фронт он прислал мне рукописи с
многочисленными дополнениями. Я сохранил данное высказывание, дабы объяснить
расхождение во мнениях при чтении и толковании, а также почему «я» (как было в
оригинале) и «мы» попеременно используется в примечаниях. (АК)

[13] (фр.) Салонная
поэзия. (НО)

[14]Один из разделов написанного Кроули под псевдонимом вступления к
Багх-и-Муаттар, изданного частным образом в Лондоне в 1910 году. В этом труде,
вышедшем под названием «Благоуханный сад Абдуллы, сатирика из Шираза»,
утверждалось, что он «переведён со старинной индийской рукописи покойным
майором Лютым со товарищи». Кроули написал «переводы» персидских стихов вместе
с обильными псевдонаучными примечаниями в стиле сэра Ричарда Бёртона, когда
Персию около 1905 года, после провала своей второй альпинистской экспедиции в
Гималаи. Другие разделы этого вступления, следующие за кратким безымянным
вступительным заявлением, заполнены вымышленными подробностями, которые создают
обрамление для «переведённых» стихов. (Прим.
английского издателя; далее — прим. изд.)

[15]Сэр Уильям Джонс (1746-1794) — валлийский
востоковед, знавший 28 языков, включая китайский, арабский и персидский (по
которому в 1771 году издал учебник). Монографией, о которой идёт речь, может
быть «Моаллакат» (1782), его перевод семи доисламских арабских од. (Прим. изд.)

[16]Газели «Исмата из Бухары»: Бухара — город в Узбекистане, газели
— лирические стихи в традициях урду, но поэта по имени Исмат идентифицировать
не удаётся. (Прим. изд.)

Имеется в виду Исматулла Бухари, известный также как Хави Исмат (1365-1426) — поэт
времён Тимуридов. (НО)

[17]Китайские афоризмы Коу: Коу Ли Я — кроулевская версия собственного имени на китайском, а
афоризмы предположительно были написаны им во время путешествия по Китаю в 1905
году. Позже Кроули опубликовал несколько статей об азиатской поэзии под именем Коу
Ли Я, который якобы был профессором поэзии Пекинского университета. (Прим. изд.)

По
религиозным убеждениям он строгий даос и является автором политико-мистического
романа, озаглавленного «Тяньдао», или «Путь Небес». Пожалуй, лучше всего он
известен как автор пяти томов афоризмов. (Прим.
Алистера Кроули в «Vanity Fair», август 1915)

Ранее, не
ознакомившись с данными примечаниями, мы передавали имя «Kwaw» в
работах Кроули («Тяньдао», «Апокриф», вып. 14, и «Евангелие от святого Бернарда
Шоу», «Апокриф», вып. 25, т. 2) как «Квай». Теперь во всех прошлых номерах
журнала оно исправлено на «Коу». (НО)

[18]«Святой Георгий» — поза совокупления,
известная также как «Скачка святого Георгия» или «Змий на святом Георгии» (то
есть женщина сверху); распространённое сленговое выражение XIX
века. Эрик Партридж в своём великом «Словаре сленга» 1961 года замечает, что
«эта поза может быть полезна, если родители хотят, чтобы их ребёнок стал
епископом». (Прим. изд.)

[19]Джами. Хотя поэма «Саламан и
Абсаль» переводилась на русский, перевода этой строки нами обнаружено не было,
и он сделан нами самостоятельно. (НО)

[20]Блаженный Августин не мог найти лучшего символа, чем эль-Хаджи, чтобы
выразить свою любовь к Богу:

«Что же, любя Тебя, люблю я? Не телесную красоту,
не временную прелесть, не сияние вот этого света, столь милого для глаз, не
сладкие мелодии всяких песен, не благоухание цветов, мазей и курений, не манну
и мёд, не члены, приятные земным объятиям, — не это люблю я, любя Бога моего.
И, однако, я люблю некий свет и некий голос, некий аромат и некую пищу, и некие
объятия — когда люблю Бога моего; это свет, голос, аромат, пища, объятия
внутреннего моего человека — там, где душе моей сияет свет, который не
ограничен пространством, где звучит голос, который время не заставит умолкнуть,
где разлит аромат, который не развеет ветром, где пища не теряет вкуса при
сытости, где объятия не размыкаются от пресыщения».

[21] Джон Мильтон, «Люсидас», пер. Ю.
Корнеева. (НО)

[22] «Божественная мудрость»; традиционная мусульманская
теология. (НО)

[23]Джорджиана, леди Стистед — друг Ричарда Бёртона и
Изабеллы, написала одну из первых биографий великого исследователя и
переводчика — «Истинная жизнь капитана сэра Ричарда Ф. Бёртона» (Лондон, 1896).
(Прим. изд.)

[24]Тем, кто считает Омара Хайяма распутником, следует прочесть вступление к
XIПесни этой Пураны.

[25]Гелиограф — зеркальное устройство
для передачи на дальние расстояния визуальных сигналов в азбуке Морзе,
использовалось во многих военных действиях XIX века, было изобретено
сэром Генри Кристофером Мансом (1840-1926). После успешного использования во
время англо-афганской войны (1878-1880) на несколько десятилетий получило
широкое распространение в индийских войсках. (Прим. изд.)

[26]Ересиарх Мани был, конечно же, персом.

[27] Эдвард Бульвер-Литтон,
«Призрак». (НО)

[28]Не могу согласиться с тем, что этот момент неизбежно вклинивается между
обычным и самадхическим состоянием сознания, или, как утверждают буддисты,
существует целый ряд неизменных и чётко определённых промежуточных состояний,
хотя, возможно, иногда так и случается. Появление «Стража» — ещё не залог
успеха: напротив, многие (или даже большинство) не смогут преодолеть этот
ужасный барьер.

[29] Из христианских гимнов Чарльза Сперджена. (НО)

[30] Из христианских гимнов Джона Кебла. (НО)

[31] лат. букв. Рыбий пузырь. Мандорла, фигура,
образующаяся пересечением двух окружностей и символизирующая вагину. (НО)

[32] Вероятно, аллюзия к повести Марка Твена «Пешком по
Европе» («Странствования за границей»), однако точной информацией на этот счёт
мы не располагаем. (НО)

[33]Credeexperto? (АК)

(лат.) Верь опытному? (НО)

[34]В знак уважения к вдове храброго солдата, который написал эти строки и
отдал жизнь за свою страну в Южной Африке, мы не исполним его пожелания,
высказанного при жизни, — подписать этот труд его именем, — а будем называть
его лишь псевдонимом — Алан Лютый. (АК)

[35] (нем.) Домохозяйка.
(НО)

[36] Искажённая латинская фраза «Во имя Отца, и Сына, и
Святого Духа, Аминь», в которой ипостаси Бога заменены именами
учёных-сексологов — немецких баронов Рихарда фон Крафт-Эбинга (1840-1902) и Альберта
Фрайхерра фон Шренк-Нотцинга (1862-1929) и англичанина Генри Хэвлока Эллиса
(1859-1939). (НО)

[37] Имеется в виду сам Кроули. (НО)

[38]Это, разумеется, не самая смутная этическая причина по отношению к
закону. Большинство уверенных содомитов (биметаллистов) могут породить столько
же детей, сколько и другие, пока в моде моногамия. Если кто-то ждёт от мужчины,
что он станет оплодотворять каждую ночь десятки женщин, словно глупый баран, я
скажу вам: этого не будет. Положительная же сторона строгого соблюдения
содомии, за исключением практической необходимости деторождения или удовлетворения
женщин (впрочем, с последней задачей лучше справится лесбиянка), заключается в
том, что с её помощью мы можем избежать бесчисленных преступлений и бедствий,
неразрывно связанных с половым актом: венерических заболеваний (почти всех),
соблазнения, абортов, сокрытия рождений, детоубийства, общественной тирании — et omnis horrida cohors malorum [лат. «и всех
прочих сопутствующих несчастий»; НО].

Поскольку немногие люди имеют представление о fons et origo legis [лат. «источник и
происхождение закона»; НО], позволю себе обрисовать его в общих чертах.
Когда власти Полумесяца угрожал Крест, содомия каралась с драконовской
жестокостью, ибо турки верили, что Мессия (реинкарнация Иисуса) будет рождён от
любви двух мужчин. Содомия, таким образом, была у турков религиозной
обязанностью: в любой момент их страсть могла стать причиной смены эпох; как и
христианство, мужеложство стало ересью и было покарано вместе с ним. Люди,
которые были вне подозрений, такие, как князья церкви, всегда могли получить
разрешение, как это и случалось. До нас дошли документальные свидетельства. Для
средневекового сознания это было куда более насущным вопросом, нежели
сохранение традиции левитов, основанной на распространённых суевериях не в
меньшей степени, чем их собственная.

Но в наши дни никто не станет распространять
простонародные или еретические глупости, будто бы можно исторгнуть обратно свой
обед из-за столь же абсурдного убеждения, что этот процесс физически грязен. В
интересах Света и Истины нельзя не припомнить грубоватую, но верную
американскую пословицу: «Дерьмо бежит от живого члена, как кузнечики от змеи».
И, в любом случае, — можно очиститься! [Катамиты
из Лакнау, предлагая себя английским офицерам, вытягивают длинные полосы
муслина из своего ануса, чистота которого, таким образом, становилась
несомненной. Osisicomnia! АК] [лат. «О, если бы
так!» НО]

Единственный эффект этого закон в его нынешнем виде
— то, что он делает жизнь несчастных Urning
в Англии невыносимой, а каждого мужчину (содомит он или нет) — уязвимым для
шантажистов самого скверного пошиба.

Предположим, мне угрожают эти джентльмены;
предположим, я ловлю и караю их; предположим, они получают максимальное
наказание, и я покидаю зал суда под аплодисменты и горячую благодарность судьи
за мужество и умение, с которыми я исполнил неприятный, но необходимый общественный
долг.

Превосходно; убедит ли это мою ревнивую жену?

Разве не помните, как мешали мне эти
предусмотрительные люди, которые указывали на меня на улицах как на замешанного
в содомитском деле? Конечно, они не имели ничего лично против него: трудно
принести такое домой, не так ли? Но мы думаем то, что мы думаем, разве не так?

Хотя ваши восхищённые приятели откровенно гордятся
тем, какой ты умный парень, чёрт возьми! Отымел половину лондонских мальчишек,
а когда пристали шантажисты — повернулся вот так (жест) быстрее, чем ты смог бы
сказать «нож», чёрт возьми! и они остались на бобах, чёрт возьми!

Но смог бы я выиграть выборы в Англии? Как
посмотрел бы на это мой армейский командир, если бы ему пришлось выбирать
одного из двоих для продвижения по службе? Какова цена этой выгодной опеки?

В Лондоне есть множество простодушных, слабых
дураков, которые в тот самый миг, когда пишутся эти размышления, расплачиваются
за первое фатальное умеренное требование. Есть множество сильных разумом
мужчин, которые пришли к выводу, что семь бед — один ответ, особенно если одна
из них реальна, а остальные — мнимы, и так a
posteriori [лат. «исходящее из
опыта»; НО] поворачивает их мысль ad posteriorem
[лат. «к тому, что последует»; НО]. Некоторые мужчины рождаются содомитами,
некоторые приходят к содомии, а некоторым содомия оказывается навязана: Urning, биметаллисты и тюрьмофобы.

Есть содомиты, которые из чрева матернего родились
так; и есть содомиты, которые сделаны таковыми от мужей; и есть содомиты,
которые сделали сами себя содомитами для Царства Небесного (Urning, биметаллисты и тюрьмофобы, и
священные содомиты, для которых их страсть священна, которых она ведёт прямиком
в десницу Господню). Кто может вместить, да вместит! [Ср. Мф. 19:12; НО]

Закон производит содомитов так же, как производит
закоренелых преступников.

Легализуйте мужеложство,
и вы уменьшите его; но даже если оно возрастёт, как вы того и опасаетесь, вы не
увидите никаких перемен в обществе, — разве что возрастание изысканности и,
возможно, падение цен на ртуть, йод и сандаловое масло да небольшое увеличение
спроса на снадобья из надпочечной капсулы, которые применяются при трудноизлечимых
случаях геморроя.

[39] (лат.)
Введение члена в живое тело. (НО)

[40] Раствор перманганата калия, полученный в середине XIX
в английским химиком Генри Больманом Конди действием щелочи на минерал
пиролюзит и запатентованный им как дезинфицирующее средство. (НО)

[41]Прошу проанализировать ощущения, возникающие в вас к концу истории (Миссис
Оукинс, задремав, проснулась от того, что опрокинула себе на колени чашку чая),
«Эй, Оукинс! Опять всё на мой живот!»

[42]Опытный мужеложец способен извлечь свой пенис почти сухим. Получившееся
в итоге увлажнение ануса станет приятной смазкой, когда следующий этап прелюдии
завершится.

[43]Это уже отмечалось в длинном примечании выше [«британскими законами»]. (АК)

[44]Могу предложить соответствующим образом разделить человечество на
аллопатов, гомеопатов и эклектиков.

[45]Не совсем ясно. Полагаю, автор имеет в виду следующее: умелый игрок в
вист скорее пожалеет другого игрока, нежели пьяницу, отец двенадцати детей —
скорее насильника, чем драчуна, а игрок в поло — скорее человека, считающего
себя лошадью, чем того, кто считает себя чайником. (АЛ)

Примечания
майора Лютого кажутся такими же неясными, как и сам текст. Но совершенно
очевидно, что свежее яблоко жалеет гнилое яблоко не сильнее, чем гнилой
апельсин. (АК)

[46]С другой стороны, интересно отметить, что женщина может доставить два
удовольствия женщине:

1)
трибадизм (обоюдное оральное ублажение);

2)
куннилингус.

Мужчина же может доставить женщине три
исключительных удовольствия:

1)
анальный секс;

2)
иррумация (удовольствие от фелляции);

3)       совокупление.

Из
вышеперечисленного трибадизм довольно искусственен и почти не отличается от
обычной мастурбации, так что перевес определённо на стороне мужчины. Это
объясняет, почему среди женщин так мало чистых лесбиянок, но много
биметаллисток, а также позволяет понять ненависть женщин к мужеложству, тогда
как мужчины терпимы к лесбиянству.

[47]Я не могу настойчиво призывать читателей искать любовников среди равных
себе по богатству и положению. Но это единственная гарантия против измены; к
тому же такое положение вещей воплощает греческий идеал и заставляет умолкнуть
голоса критиков. (АЛ)

Солон
справедливо запретил практику содомии в отношении рабов; и хорошо бы, чтобы
несвободные духом англичане тоже соблюдали его закон. (АК)

[48] «Собачьей» («dogLatin») в
английском языке называется ломаная, испорченная, вульгарная латынь. (НО)

[49]Помимо этого, возникает вопрос о «естественности» и
«противоестественности».

Славьте Лакедемон, презирайте Коринф!

Бог дал мне Дафну; я победил Гиацинта.

Все наши
современные приборы, даже имеющие отношение к природе, всё же стоят против неё
и над нею, а, следовательно — и над Богом. В нас не вызывают никакой
родительской гордости дворняжки, порождение Природы; а вот породистый сеттер,
результат человеческого гения, приложенного к сырому природному материалу на
протяжении веков и тысячелетий борьбы — очень даже. Нет никакой поэтичности в одышечном
пуританине, лежащем на своей пыхтящей потной Присцилле — но любовь Адриана и Антиноя
памятна в веках. Есть ли в мире лучшая поэзия, нежели уайльдовское «…Смех
Антиноя, как вода, звенел в ладье пред Адрианом» или ф…сово «прелестный
мальчик-сириянин с устами, что превыше мира»? Поцеловать моего мальчика —
канцонетт, отсосать у него — сонет; уста его — мадригал, губы его — стихи,
глаза же — идиллия; быть под ним — эпиталама, а быть на нём — эпос.

[50]Автор этого эссе был в составе войск, которые захватили Тибо в 1886
году, и с Суданской экспедицией последующих лет. (АЛ)

Его видели
живым в Лондоне в 1900 году, где он и пребывал до своего внезапного обращения и
отбытия в Рим. (АК)

[51] (лат.)
Возбуждённый член. (НО)

[52] Спинтрии (бордельные марки) — монетовидные
жетоны, использовавшиеся в Древнем Риме как средство внутреннего расчёта в
лупанариях. (НО)

[53] Эдгар По, «Одной в раю»,
пер. В. Брюсова. (НО)

[54]Высокопоставленный англиканин, он провёл три года, сразу после своего
рукоположения, в монашеском уединении в Л…

[55] Джон Мильтон, «Люсидас», пер. Ю.
Корнеева. (НО)

[56]Был один из нас.