Von Sangetal

Мифы Безумия¹

Из книги Clavicula Nox, issue three — Azathoth

C приходом науки тысячи и тысячи были изгнаны, казнены, заперты, залечены, подвергнуты нелепым испытаниям и исследованиям. До модернизации религии, а особенно монотеизма (веры в Логос — Слово, Мировой Разум), приговаривались те, кто не был «нормальным», кто не был «здравомыслящим». Ведьм, безумцев, мистиков, еретиков и богохульников по закону сжигали живьём после пыток, дабы защитить веру от осквернения.

<…> приглушённый, сводящий с ума барабанный бой и пронзительное, монотонное завывание кощунственных флейт из непостижимых, лишённых света пространств за пределами Времени; омерзительное биение и свист, под аккомпанемент которых медленно, неуклюже и нелепо танцуют гигантские, сумрачные первоначальные боги — слепые, безгласные, безумные гаргульи, чья душа — Ньярлатхотеп.

Лавкрафт

Произведения Г. Ф. Лавкрафта превозносят хаотическое нечестивое безумие, что лежит превыше нашей «нормальности» и принятого человеческого поведения. Безумие представлено старшей расой богов, Великими Древними, но они фактически нарушают принятые представления о «боге». Привычный Бог внушает человеку не страдание, но уважение, покой и человечность. Несмотря на божественное бессмертие, Он воплощает конечное бытие, которое чётко обозначено. Напротив, лавкрафтианские Мифы Ктулху представляют безымянное, осязаемое, лежащее далеко за пределами Логоса. Некрономикон не может существовать, ибо эти сущности превосходят простую доктрину и ритуал. Чтобы быть свирепо религиозным, нужно брать пример с мистика-философа Жоржа Батая, написавшего в 1936 году манифест «Священный заговор», в котором призывал к ведению священной войны против мира цивилизации и её света. Но для того, чтобы объявить эту священную войну, необходимо «стать другим», стать бесчеловечным или даже внечеловечным. Обычная человеческая жизнь — всегда жизнь побеждённых, потому что она зависима от главы (символ бога, порядка, контроля, закона, ограничений, обусловленности). И даже если сам Лавкрафт был человеческим, слишком человеческим из-за политических и социологических взглядов, которые он представлял, его работы разоблачают атавистическую душу цивилизованного существа.

Мифы Ктулху открывают исчезнувший мир, в котором «жизнь всегда приходит в смятение без очевидной сплочённости, но она лишь находит своё величие и подлинную сущность в экстазе и экстатической любви» (Жорж Батай). Подобно Батаю, Лавкрафт не любил современный индустриальный мир из-за своей тяги к пропастям и тёмным мистериям.

Через свои грёзы Лавкрафт изучал потусторонние, чуждые, непостижимые энергии, которые возбуждали его писать свои Мифы. В древности эти энергии не были чуждыми, у людей по-прежнему существовал дар связи; они имели мужество подвергать себя воздействию этих энергий через ритуалы, празднества, запредельный опыт. Но сейчас эта возможность почти полностью связана, она появляется лишь изредка, и лишь немногие личности способны вновь войти в исчезнувший мир бесформенных ночных видений.

Произведения Лавкрафта представляют общность тёмных сил превыше горизонта нашего ограниченного понимания. Они рисуют тёмную скважину в бездонной черноте человеческого сознания. Лавкрафт как существо политическое тянется к обществу, в котором единообразие и честь были стандартом, но его Мифы содержат что-то совсем иное, а именно нечто совершенно разнородное и человеческий ужас от него.

Мне думается, что высшее милосердие, явленное нашему миру, заключается в неспособности человеческого разума понять свою собственную природу и сущность. Мы живём на мирном островке счастливого неведения посреди чёрных вод бесконечности, и самой судьбой нам заказано покидать его и пускаться в дальние плавания. Науки наши, каждая из которых устремляется по собственному пути, пока что, к счастью, принесли нам не так уж много вреда, но неизбежен час, когда разрозненные крупицы знания, сойдясь воедино, откроют перед нами зловещие перспективы реальности и покажут наше полное ужаса место в ней; и это откровение либо лишит нас рассудка, либо вынудит нас бежать от мертвящего просветления в покой и безмятежность новых тёмных веков.

Лавкрафт

Лишиться рассудка или бежать от этого нечеловеческого «откровения» в новые «тёмные века»?

Эту дилемму поставил перед нами Лавкрафт. Окупится ли наш поиск знаний (научных, религиозных, оккультных)? Сделает ли нас бессмертными тяга к знаниям?

Вместо того чтобы превращать лавкрафтианские Мифы в оккультную практику, дающую некоторые ответы, их надо творчески реализовывать, ими следует насладиться, медитируя над ними. Все оккультные традиции (Правой и Левой Руки) имеют целью продолжение человечности в неких формах иного. Это есть и в христианском посмертии, и в сатанинском «Сверхчеловеке» Эона Огня, нет никакой разницы. Обращение лавкрафтианского творчества к тёмному пантеону ничто без учёта «чёрных сводов ужаса», которые оно утверждает. Чтение Лавкрафта совершенно отличается от последующих ритуальных путеводителей и ожидает явления Древнего на тонком плане. Воистину, лавкрафтианская магия практикуется теми творческими людьми, кто был воодушевлён его историями: экспериментальная электронная музыка, dark—ambient, похоронный doom—metal чрезвычайно подходят для создания должной атмосферы.

Празднование лавкрафтианского безумия — возможность вновь изменить себя, сильнее и сильнее, и даже поиздеваться над собой. Воспринимать себя слишком серьёзно — величайшая ошибка человечества. Ни один гримуар и никакой иной том знаний никогда не мог призвать такие силы, как это сделали произведения запредельной мистики и такие авторы, как Лавкрафт. Просто потому, что большинство авторов этих томов возвеличивали своё собственное тщеславие.

Й’а! Шуб-Ниггурат! Чёрная Козлица лесов с Тысячею Младых!

Лавкрафт

Решающее слово в нашей интерпретации лавкрафтианских мифов принадлежит Ницше, чьё явное влияние на мыслителей и магов Пути Левой Руки нельзя отрицать. Прежде всего, Ницше известен своей онтологической ковкой: он был антимыслителем. Он был суровым противником всякой Истинности в чём бы то ни было. Рюдигер Сафранский в работе «Зло, или Драма Свободы» (1997 г.) обозначил Ницше как «бездну» (219). Согласно Сафранскому, мышление Ницше было сущностно эстетично. «Созидающая сила эстетики подпитывается усилиями эксперимента, влиянием трансформации. Она должна быть бескомпромиссной и властной, если желает обрести форму».

Нельзя сдерживать творческие способности, используя их для продвижения определённых идеалов (религиозных, политических) — идеалов, подразумевающих стагнацию жизни. Центр ницшеанской философии — ничто меньшее, нежели сама жизнь. Ницше приравнивает жизнь к непрерывно движущемуся колесу. Основа этого творчества — земля. «Оставайтесь верны земле» (Ницше). Всё земное символизируют всё существующее. Поэтому земля — начало творчества, созидания и порождения жизни², и управляется она тремя силами: вожделением, властностью и своекорыстием/самолюбием. Многие люди считали эти термины негативными, пока с онтологическим контекстом ницшеанской философии эти термины не стали гарантировать продолжение существования земных процессов в развитии самой жизни.

Своекорыстие означает, что каждый «элемент» активен и динамичен. Этот динамизм выражен двумя другими силами. Вожделение создаёт усилие, которое указывает на постоянное становление элементов и поэтому на жизнь в целом. Вторая сила — властность. Ницше говорит о присутствии слабых и сильных элементов жизни, среди которых последние доминируют над первыми. Новая и сильная жизнь может развиваться только тогда, когда более слабые элементы в руках сильных. Это вечный процесс, определяя который, Ницше использует термин «хаос», указывая на землю. Только когда есть хаос, смешение сильных и слабых элементов, своекорыстие может выжить. Другими словами, Ницше описывает жизнь как вечный, постоянный процесс.

Лавкрафтианские Мифы чествуют этот вечный процесс, ибо Великие Древние могут выглядеть как сатанинские, антагонистические силы, которые вызывают беспорядки, движущие мир к новым тёмным векам. Эти сатанинские силы — явно сильные элементы, которые активизируют творчество таких людей как Лавкрафт и Ницше для связи.

Я ни на секунду не могу позабыть об угрозе, затаившейся вне нашей повседневной жизни, вне привычных нам времени и пространства, — об ужасных богомерзких монстрах, что пришли с древних звёзд и теперь дремлют под толщей океанских вод.

Лавкрафт

Первичный базис ницшеанской философии не противоречит лавкрафтианским космологическим и внеземным произведениям. Ницшеанская вечная борьба предполагает волю, и он развил собственную философию воли. Ницше называл самолюбие «творческим центром усилий» воли и определял его как волю к власти. Подобно самолюбию, властности и вожделению, воля к власти — значимая идея. Как правило, её считают чем-то вроде призыва к безжалостному подчинению и угнетению слабых с одной единственной целью: продемонстрировать свою личную силу. Но ничто не может быть дальше от истины. Сафранский утверждал, что Ницше понимал идею воли иначе, чем вся философская традиция от Шопенгауэра. «Воля — это не страсть, не смутное желание, но “способность повелевать”, сила, заставляющая возвышаться». Сафранский цитирует Ницше: «В общем, воля к чему-нибудь как воля быть сильнее — это воля возвыситься» (Сафранский 1997: 216). Воля — это воля к росту жизненных сил, она решительно противостоит самосохранению, отстаиваемому моралью большинства травоядных животных. Неважно, каково качество человеческой жизни, неважно, каков творческий продукт, неважно, какие доминируют ценности; несмотря на возрастающую дегенерацию, человеческие существа ещё имеют побуждение выжить и продолжить их крайне бесполезное и идиотское существование. Подобно Ницше, Лавкрафт отмечает, что импульс выживания ничтожен в сравнении с космологическими энергиями, окружающими человечество. Лавкрафт порицает человеческое высокомерие, подвергая его представителей безымянному ужасу Древних.

Дабы войти в первозданную неупорядоченность зла,

Должно обратить божественное таинство.

О, этого адепта духа охватила боль

От постоянного контакта…

(Ofermod)

В книге «Так говорит Заратустра» Ницше говорил о воле к власти как о преодолении себя:

«Везде, где находил я живое, находил я и волю к власти; и даже в воле служащего находил я волю быть господином. Чтобы сильнейшему служил более слабый — к этому побуждает его воля его, которая хочет быть господином над ещё более слабым: лишь без этой радости не может он обойтись. И как меньший отдаёт себя большему, чтобы тот радовался и власть имел над меньшим, — так приносит себя в жертву и больший и из-за власти ставит на доску — жизнь свою. В том и жертва великого, чтобы было в нём дерзновение, и опасность, и игра в кости насмерть» (Ницше 1972: 99)³.

Из этого отрывка следует, что воля к власти — не какая-то извращённая прихоть мироправителей, потому что даже величайшие владыки сдаются пред лицом самой жизни. Воля к власти — не нечто, чем можно быть одержимым (в отличие от кроулианской Телемы), но она представлена во всех формах жизни. Она просто обозначает жизнь. Заратустра: «И вот какую тайну поведала мне сама жизнь. “Смотри, — говорила она, — я всегда должна преодолевать самоё себя”» (Ницше 1972: 99). Жизнь, утверждает Ницше, может поддерживать себя, только если борется с собой, если усиливается и расширяется⁴. Жизнь не останавливается на мимолётном достижении изобилия и власти; «великий на миг» никогда не будет великим. Если человек хочет достойной жизни, он должен заново изобретать себя всё время и возвышаться над оковами общества. Снова и снова он должен сходить в ад Хоронзона и приносить в жертву своё сиюминутное «я». Это «я» — не больше, чем иллюзия, и оно должно быть рассоздано ради ощущения и познания воли к власти. Жизнь должна усиливаться и расцветать. В то же время, персонажи Лавкрафта всегда вступают в конфликт с нечеловеческим, неизвестным:

Этот голос <…> был подобен гудению какого-то отвратительного гигантского насекомого, умышленно преобразованному в артикулированную речь какого-то чуждого существа, причём я был совершенно уверен, что органы, продуцирующие этот звук, ничем не похожи на вокальные органы человека. <…> Когда же звучали более развёрнутые пассажи жужжащей речи, ощущение кощунственной бесконечности, поразившее меня при первых звуках, обострилось. <…>

Ницше был провозглашён Батаем «воплощённым человеческим безумием и самыми возвышенными возможностями». Батай даже верил в следование Ницше вместо следования Христу. Батай ставил целью преодоление границ маленькой и игрушечной политики в пользу открытого исследования полных возможностей человечества⁵. Личность Ницше воплощала эти возможности:

На том изображение (Диониса) он был жаден до собственного безумия; Ницше был рождён из земли, разодранной Небесным Огнем, рождён поражённым светом, и таким образом наполнился этим огнём доминации, ставшим ОГНЁМ ЗЕМНЫМ.

Батай

Согласно Батаю, человечество порабощено обществом, которое лишь заботится о будущем. Нас сдерживает приоритет будущего, тогда как наши предки организовывали празднества (например, Вакханалии), требующие огромных затрат сил. Ницше, заразившийся личным безумием, показывает, как избежать этой декларируемой необходимости для безопасности и рассудка. Батай: «Священная — Ницшеанская — фигура Дионисийской трагедии избавляет жизнь от рабства». Это означает, что Батай вознёс Ницше до статуса мессии. В нём Батай приветствует «воплощение» самых восхитительных возможностей человечества. Дионисийский элемент очень часто представлен в лавкрафтианской мифологии черномагическими праздниками Культа Ктулху, проводящими насильственное распускание левосторонних энергий, которые подвергают опасности существующее положение дел и приводят в диссонанс однородный характер нашего общества. Опьянение, раздирание и хохот… через оргии можно преодолеть границы из плоти и кости, сковывающие наш тёмный атавистический потенциал. Мистики, безумцы, еретики и другие декаденты не боялись преодолевать границы, установленные обществом. Все они пробудились от этого:

В доме Своём в Р’льехе мёртвый Ктулху ожидает, грезя.

Все присоединившиеся к этим грёзам проходят сквозь циклопический город, сложенный из осклизлых, позеленевших от влаги камней. Этот отравленный град безумия…

В циклопическом мире нет никакого спасения, только бесполезные издержки, тоска и бессилие. Из-за страха, что нас используют, что мы бессильны и никому не нужны, мы склонны выходить с этих теневых нечестивых тропинок на свет, который успокаивает нас и обещает нам блестящее будущее во имя выживания видов. Спасаясь бегством от смертоносных элементов, мы имеем единственную и исключительную цель: сохранить бессмысленную жизнь, лишённую боли, энергии и хаоса. Писатели вроде Лавкрафта, отвергнутые моралью большинства, пробудились и пробудили древние страсти для Дионисийских ритуалов опьянения и сексуальных оргий. Тёмный культ, описанный Лавкрафтом — не выдумка, он имеет древние корни. Мы весьма нуждаемся в глубокой встряске, которую могут произвести лавкрафтианские Мифы:

В его сознании вдруг возникли ландшафты неведомых планет с гигантскими каменными башнями и иных планет с исполинскими горами без всяких признаков жизни, и ещё более далёкие просторы Вселенной, где лишь неосязаемые вздохи в бездонной сумрачной тьме говорили о наличии там разума и воли.

Лавкрафт

Мы — всего лишь бренные и смертные создания. Некоторые оккультные пути обещают бессмертие, бесконечность, богоподобное существование и превосходство, но единственный способ подняться над нашей моралью — это принять её, ныряя в хаос празднества. Бессмертие не тождественно вечной жизни, блужданию по земле до бесконечности, но бессмертие может быть достигнуто через творчество и через искусство плотской любви… Через самоуничтожение и эротизм можно испытать божественное отсутствие, Богов Отсутствующих.

Повести Лавкрафта воплощают независимое отрицание Логоса: Зов Ктулху — гулкий, рассеянный, вакуумный… он не содержит никаких ответов. Мифы учат нас выбирать антиидеалистическую позицию. Как и новая теология Батая, это только отсутствие спасения и отречение от всех надежд⁶. Можно только «молиться» о том, чтобы Великие Древние избавили нас от всякой надежды. Тогда и только тогда мы сможем безголово путешествовать по земле.

Итак, в противовес большинству так называемых «сатанинских» добродетелей — таких как победа, честь, наслаждение, — Ницше считает страдание необходимым элементом существования жизни, древней игры творения и разрушения. Страдание и вожделение должны быть поняты в контексте ницшеанской философии жизни как возвеличивание самопреодоления. Прежде всего, страдание указывает на онтологическую конечность жизни и всего живого. Эта конечность, эта фундаментальная ограниченность призывает разрушить ограниченность, присущую каждому земному элементу. Каждый элемент связан своим земным контекстом: каждый жизненный элемент приходит в бытие и погибает в должный час. Каждый элемент движется к своей смерти или физическому закланию. Можно было бы сказать, что Ницше — философ-негативист, если бы он не отмечал тот факт, что разделение и конечность не являются сердцем жизни, потому что динамизм страдания имеет целью собственное спасение: «Созидать — это великое избавление от страдания и облегчение жизни. Но чтобы быть созидающим, надо подвергнуться страданиям и многим превращениям» (Ницше 1972: 78). Страдание — это неизбежная часть жизни, поэтому Ницше подстрекает человека желать страдания самому, ибо иначе нельзя.

Именно наша способность страдать не позволяет нам стать богами, которыми мы желаем быть. Путь Правой Руки сулит своим последователям союз с Божественным, тогда как Путь Левой Руки ведёт к становлению божеством. Эти Пути кажутся противоположными, но они оба имеют целью освобождение от скорби и конечности; предыдущие создания более покорны и неприхотливы, чем позднейшие. Мифы Лавкрафта не предлагают никакого мистического союза и не ведут к самообожествлению. Они выражают тот факт, что мы — люди, пойманы в ловушку на этой земле. Мы имеем только два варианта выбора: мы принимаем или игнорируем нашу ограниченность.

Выбор большинства — игнорировать наше земное заключение и терять себя в великих идеалах, которые, кажется, даруют жизни смысл. Для них жизнь — не менее чем вечный процесс или Огонь Гераклита, вечное возвращение, совершенное утверждение всех возможных миров. Всякая идеология избирает особенный мир и обращает его реализацию в проект. Этот проект становится смыслом чьей-то жизни. Так удобно посвятить свою жизнь единственному проекту! С другой стороны, еретическое меньшинство отвергает столь узкую точку зрения и предпочитает фундаментальный опыт ограничений Батая и непостижимость.

В экстазе не следует находить главное зрелище жизни, которая связана с узким кругозором, зато с ним можно неожиданно столкнуться в чём-то ужасно далёком и отличном от всего человеческого (Лавкрафт). Через творчество, антимедитацию, насилие, экстатическую плотскую любовь, жизнеутверждение (во всех его крайностях), ритуалы (Messa Nigra) и другие средства можно преодолеть мирское, чтобы ненадолго затеряться в тёмной пустоте. Лавкрафтианские Мифы напоминают нам, что мы должны стать теми Безумными, которых собираемся призвать. Это будет не Сатанинский Век или Век Огня, ставший предметом грёз многих последователей Пути Левой Руки, но Трагический Век, о которой говорил Ницше. Погружение в трагический век подразумевает свободу от морали. Лавкрафтианские Мифы — это не Мифы Логоса/Закона как структурированного элемента морали. Великие Древние возвращают беззаконие, неуверенность, случайность, совершенное насилие, чистое и непорочное Зло. Свобода от морали означает: «<…> новые средства против самого факта боли (боль, понятая как инструмент, как родительница радости и охоты; нет суммирующего осознания неохоты, нерадости); наслаждение всеми видами неизвестности, попытки, соблазна, искусительности, как противовес пресловутому безысходному фатализму; устранение понятия необходимости; устранение “воли”; устранение “познания самого по себе”» («Воля к Власти», 1060).

В «Воле к Власти» Ницше описывает свой мир так:

Дионисийский мир вечного самосотворения, вечного саморазрушения, этот таинственный мир двойного вожделения, это моё «по ту сторону добра и зла», без цели, если цель не лежит в счастье круга.

Мы нуждаемся в Великих Древних, дабы освободиться от моральных систем, которые мы были вынуждены создавать веками, чтобы наш вид не прекратил своё несчастное существование. Рождённые из Хаоса великие Ктулху, Азатот, Ньярлатхотеп способны лишить нас разума и освободить от мнимых оков сочтённого мира причины, уверенности, предельно чётких планов…

Литература

1. Г. Ф. Лавкрафт. Зов Ктулху, Азатот и др.

2. Жорж Батай. Священный заговор.

3. Эндрю Хасси. Внутренний шрам — мистицизм Жоржа Батая.

4. Александр Ирвин. Святые Невозможного.

5. Мэтт МакДональд. Вечное Возвращение.

6. Ницше. Так говорил Заратустра, Воля к Власти.

7. Рюдигер Сафранский: Зло, или Драма Свободы.

8. Ofermod — Mysterion Tes Anomias (альбом 2005 г.).

9. Ван де Виле / Де Блекере. Похвала жизни и иллюзия истины.

10. Мистики: Присутствие и Парадокс (по ред. Майкла Кесслера и Кристиан Шепард).