Конкурс Нить Ариадны продолжается! Второй этап нового сезона!
На ваше рассмотрение предлагаются две космограммы.
- Первая: 12 января 1956 года;
- Вторая: 9 сентября 1955 года.
Выберите космограмму, которая, по вашему мнению, принадлежит мужчине, который рассказывает несколько эпизодов своей жизни.
На какой аспект вы обратили внимание?
«Судьба часто устраивала мне проверки.
Обставляла испытание по всем правилам
и наблюдала: выберусь или нет.
Смерть подходила совсем близко.
Я кожей чувствовал её дыхание.
- Первый раз это случилось в пятнадцать лет — я сам чуть не наложил на себя руки.
Перед уроком физрук запустил нас в спортзал, где стояли ворота для регби. Мой друг Серёга повис на верхней перекладине, как на турнике, и стал раскачиваться. Когда его ноги в очередной раз пошли вверх, я схватил их и чуть потянул на себя. Ворота накренились, а я вместо того, чтобы разжать пальцы, от страха и растерянности вцепился в Cерегины кеды ещё крепче. Железная махина рухнула ему поперёк живота. Друга без сознания увезли на “скорой” в больницу, а по школе прокатилось: “Не выживет. Врачи сказали — шансов почти нет”.
В классе я стал изгоем. Со мной не разговаривали, смотрели как на убийцу. Я перестал есть и спать. Серёже делали одну операцию за другой, но прогноз оставался прежним. В больницу я ходил каждый день. Ночами, глядя в потолок, я думал о том, что не хочу жить. Наверное, мама это чувствовала, каждый час она подходила к моей кровати и, склонившись, прислушивалась к дыханию. Я притворялся, что сплю.
Лёжа так однажды без сна, услышал чей-то голос, который сказал: “Сходи к родителям друга, попроси прощения”. Еле дождался утра. Кнопку звонка нажал не сразу — руки ходили ходуном. Мать и отец Серёги не дали даже договорить — повели на кухню, налили чаю: “На тебя смотреть страшно. Не убивайся. Мы понимаем, ты не нарочно… Ты же не знал, что так случится…”
Вернувшись домой, впервые за последнюю неделю я уснул, едва коснувшись щекой подушки и с полной уверенностью — теперь всё будет хорошо. Утром следующего дня врач сказал, что за жизнь Серёжи можно больше не опасаться — его перевели в обычную палату. И сразу всё наладилось: одноклассники со мной опять разговаривали, звали играть в футбол и в кино, а из дома ушла тягостная атмосфера.
- В следующий раз смерть подобралась ко мне очень близко: служить я попал в морскую авиацию, в часть, дислоцирующуюся под Мурманском, и на первом же построении был зачислен в духовой оркестр трубачом. А полгода спустя меня на сутки забыли в глухой тайге. Случилось это в разгар полярной зимы, когда световой день длится всего пару часов: в полпервого светает, а в полтретьего уже смеркается.
Часть подняли по тревоге, на время которой музыканты становились регулировщиками — их расставляли по маршруту движения колонны, снабдив специальными фонариками с переключающимся светом: зелёный — продолжайте движение, красный — путь закрыт. Замыкал колонну уазик, забиравший “живые светофоры” на борт и доставлявший их в часть.
Был у музыкантов-регулировщиков такой обычай: припрятать на стрельбище несколько боевых патронов, чтобы потом, на посту, когда колонна уйдёт, не скучать без дела, а устроить тир, пострелять в удовольствие. Как только колонна скрылась из виду, я сунул руку в карман тулупа, вытащил “сэкономленные” патроны, подержал на ладони, и тут будто кто-то шепнул на ухо: “Не надо, сохрани их, ещё пригодятся”. И пригодились. Более того, спасли мне жизнь.
Как случилось, что уазик проехал мимо, — одному богу известно. Сначала я несильно и расстроился: думал, вот-вот они там, в машине, спохватятся, что бойца забыли, и вернутся. Но прошёл час, потом два, три, пять… Экипирован я был как надо: тулуп, унты, шапка-ушанка, — но всё равно начал коченеть. Побегаю по сугробам минут десять — вспотею, пока дыхание восстанавливаю — замерзаю ещё больше. С собой, понятное дело, ни еды, ни питья горячего. Но это ещё ничего. Хуже, что в тайге водились росомахи. “Деды” про них все уши прожужжали. Про то, что “зверюшке” размером со среднюю собаку огромного лося загрызть — раз плюнуть. Что от её клыков и когтей народу в тайге полегло немерено, в том числе и опытных охотников. Если и привирали старослужащие, то не слишком. Росомаха и впрямь жуткий зверь: полумедведь-полуволк. Бегает с огромной скоростью, лазает по деревьям, а в лапах силища такая, что легко может прутья на железных решётках раздвинуть.
Росомаху я не видел, но чувствовал: она совсем рядом. Затаилась и ждёт, когда от усталости и холода начну в сон проваливаться или, поддавшись панике, ломанусь в глубь тайги. И тогда она меня настигнет. В три прыжка. Страха — животного, дикого, от которого сносит крышу — у меня не было. Была страшная обида: как же так, меня, бойца, забыли и даже не спохватились — что это за армия такая? А ещё невесть откуда взявшаяся уверенность: “Это не мой час”. Осторожно, чтобы не уронить в сугроб, я загнал боевые патроны в рожок и выпустил пули — одну за другой — в ту сторону, где притаилась росомаха. Убил я зверя или он, почувствовав реальную опасность, убежал — не знаю, но только следующие несколько часов я провёл в полном одиночестве.
“Отцы-командиры” приехали, когда я уже почти замёрз. В какой-то момент дрожь, от которой стучали зубы, ушла, и по телу стало разливаться приятное тепло. Перед глазами проплыл летний зелёный луг с белыми ромашками и летающими пчёлами. Их жужжание становилось всё громче и громче…
За жужжание я принял гул мотора. Из затормозившего в нескольких метрах уазика выскочили трое офицеров. Лица белые, перекошенные от страха. Один заорал мне прямо в ухо:
— Солдат, ты живой?!
— Вроде живой…
— Ну слава богу!
Потащили к машине, начали растирать руки, щёки, налили полстакана спирта.
Как меня доставили в казарму — не помню. Проспал я почти сутки и проснулся абсолютно здоровым, даже насморка не подхватил.
- А однажды мы с братом Геннадием поехали к отцу моей жены Марины, который живёт на берегу Шексны, помочь по хозяйству. Поправили крышу, выкопали картошку, а потом решили отдохнуть. Взяли у соседа тестя лодку-плоскодонку и отправились рыбачить. Поплыли на другой берег — кто-то сказал, что там клёв лучше. Всю дорогу один сидел на вёслах, другой черпал воду, которая просачивалась сквозь рассохшиеся доски. Успокаивали себя тем, что за несколько часов, что мы тягаем рыбу, дерево разбухнет, и обратно доберёмся играючи. Не тут-то было.
Отплыли от берега с полсотни метров, а воды в лодке — уже по щиколотку. Черпаем её, черпаем, а она всё прибывает. Я говорю Гене:
— Ещё немного — и посудина пойдёт на дно. Надо её перевернуть, чтоб на плаву оставалась — одной рукой будем за лодку держаться, другой — грести.
Насчёт “грести” я погорячился. Понял это сразу, как только в сапоги залилась вода, в каждый — по полведра. Поверх ватной телогрейки, которая вмиг пропиталась влагой, на мне был надет длинный плащ с огромными пуговицами. Такими тугими, что я и на суше-то с ними еле-еле справлялся. Снять прорезиненную хламиду в воде нечего было и пытаться. Но я всё-таки попробовал. Отцепил руки от лодки — и тут же сапоги, ставшие похожими на привязанные к ногам булыжники, потянули ко дну. Еле успел схватиться под водой за борт.
Шексна — река настоящая. Широкая и глубокая. В том месте, где мы с братом “зависли”, до дна метров пять, а то и семь. От ледяной воды начало сводить руки и ноги. Кругом темень такая, что я даже лица Генкиного не вижу. Брат молчит, но я чувствую: ещё немного и он ударится в панику.
Спрашиваю как можно спокойнее:
— Ну, Ген, что делать будем? Давай, что ли, “Спасите!” орать?
Он шепчет еле слышно:
— Давай…
И тут я понимаю, что кричать “Спасите!” мне стыдно. Не орал же, когда остался один на один с росомахой. И когда стропы парашюта сдавили шлем с такой силой, что он вместе с черепной коробкой начал трещать, не издал ни звука…
- …Это был мой второй прыжок. По незыблемому правилу парашютист укладывает свой парашют сам. Я десятки раз это проделывал, пока шли тренировки на земле, и не слышал от инструктора ни одного замечания. Как получилось, что в тот день “упаковал” четыре широкие стропы не прямо, а внахлёст, — ума не приложу. Когда купол раскрылся, махина площадью в восемьдесят квадратных метров с неимоверной силой натянула скрещённые над макушкой стропы. Раздался треск.
Ещё мгновение — и мою голову расплющит в лепёшку вместе со шлемом. Тут же ясно увидел, как инструктор показывает на занятиях, что нужно делать в подобном случае. И я, уже почти теряя от боли сознание, левой рукой схватил правую стропу, правой — левую и резко их развёл. И тут меня начало крутить с невероятной скоростью! Верчусь в воздухе на манер волчка и хохочу как сумасшедший.
Эти воспоминания меня слегка приободрили:
— Ничего, брат, и не из таких переделок выбирались. А ну давай вместе: “Помогите!”
Минут пять поорали дуэтом, а потом у Генки пропал голос. Ещё минут десять я кричал один. Крикну раз, два — прислушаюсь. Тишина. Только плеск воды да тяжёлое Генкино дыхание.
В какой-то миг накатило безразличие. Я представил, как отпускаю руки и медленно погружаюсь в тёмную толщу воды. Представил и не испытал никаких эмоций: ни страха, ни сожаления. Пальцы начали разжиматься сами собой, и вдруг будто кто-то строго так говорит: “Прекрати! Зови на помощь!”
— Спасите-е-е!!! — в этот вопль я, казалось, вложил остатки всех своих сил.
И тут же вдали мелькнул огонь. Свет фонаря. Я потряс головой. Нет, не показалось.
— Держись, мужик! — пронеслось над водой. — Мы уже плывём! Ты только голос подавай — ни черта же не видно…
— Слышь, брат, они уже плывут! Поживём ещё! Руки не отпускай! Вцепись ногтями в дерево — и держись!
В ответ — хрип:
— Попробую.
Звук по реке распространяется далеко: нам казалось, спасители совсем рядом, а они добирались минут двадцать. И всё это время мы с Генкой держались, впившись ногтями в мокрую древесину.
Брата подоспевшие на помощь мужики втащили в лодку быстро, а со мной пришлось помучиться — мало того, что наполненные водой доверху сапоги делали “груз” неподъёмным, так ещё и прорезиненный плащ скользил. Пришлось цеплять меня за шиворот багром и заволакивать на борт как какого-нибудь сома-мутанта.
Пока добирались до берега, сидевший на вёслах мужичок сказал: “Повезло вам, парни, что я на крыльцо вышел. Уж было заснул перед телевизором. Со мной часто так… Смотрю-смотрю кино — и прямо в кресле закемарю. Открою глаза, а за окном уж светает. А тут меня будто кто в бок шпынять стал: выйди да выйди… Не успел я на крыльце папироску раскурить, слышу — кричит кто-то. Вроде на реке. Помощи, значит, просит. Я — к соседям. Ну и поплыли вас выручать”.
Неоднократно попадая в экстремальные ситуации и не раз побывав на волосок от смерти, я остался жив».
Письма с ответами и комментариями присылаем по адресу: