Джеф Костелло

Я — личность

всемирно-исторического масштаба¹

Как-то ночью я осознал, что не могу вспомнить такого времени, когда бы я не считал себя творцом истории. У меня всегда было непоколебимое убеждение в том, что я — человек судьбы (если быть точным — человек судьбы, приключений и романтики). Отчасти я должен поблагодарить за это свою мать. Целыми днями, начиная с моих ранних лет, она наклонялась ко мне, всматривалась в меня своими тёмно-карими глазами и говорила нечто вроде: «Ты другой», «Ты особенный», «Такие, как ты, должны совершить нечто великое, когда вырастут».

Я нечасто рассказываю об этом людям, так как подобные слова обычно вызывают ответ вроде: «О, все матери говорят такое своим детям». Допустим, я действительно не знаю, правда ли всё это. Но я знаю, что моя мать говорила эти слова так, будто действительно так считала, и я впитал в себя её послание, и оно укоренилось во мне. Однако я странная и парадоксальная личность, так как всегда отравляют меня неуверенность и сомнения на собственный счёт. Странно при этом, что я никогда по-настоящему не сомневался в словах матери. Мои сомнения — в целом — являются тривиальными страхами (страх быть отверженным, страх потерять собственные взгляды и т.д.), в то время как сомнения на свой счёт обычно касаются моей способности справляться с трудностями. Фактически, я успешно перенёс много трудностей в своей жизни. Однако ты же знаешь, каково это (да, я обращаюсь именно к тебе): сколько бы ни накопилось опыта, он обычно оставляет лишь мелкие вмятины на уже сложившемся представлении о самом себе.

Но я даже не могу вспомнить такой момент жизни, когда я думал бы нечто вроде: «Возможно, мне действительно нечего сказать этому миру». Или: «Возможно, я просто умру во тьме. Возможно, мать ошибалась: возможно, я всего лишь обычный Джо».

Понимаешь, мне думается, что мать говорила подобные вещи, так как действительно видела нечто во мне. Она не была глупой и не пыталась «укрепить мою самооценку». Я вырос до того, как началось подобное дерьмо. И она, чёрт возьми, не пыталась просто быть милой. Это было не в её натуре.

Наверно, ты думаешь, что меня просто переоценили — но это вовсе не так. Тому есть две причины: 1) я действительно заслуживал тех похвал, которые получал, и 2) моя мать была весьма строга со мной, когда ей казалось, что я живу не в соответствии со своим потенциалом. Мои неудачи не уходили на задний план с её словами «Ничего, ничего. Однажды ты всем покажешь себя истинного. Мама понимает тебя». В этом не было фальшивого, преувеличенного восхваления среднестатистических попыток. Скорее, мне позволялось почувствовать, что я обладаю великим потенциалом, и что она ожидает от меня его актуализации — реальной актуализации. Моя мать презирала слабаков, как и тех, кто неспособен изменить себя. Я был очень, очень, очень чувствительным ребёнком. Я часто уходил в себя, хотя и не был задумчивым (до тех пор, пока не вырос). Я обладал крайне мягкой натурой и не мог перенести чужих страданий. Припоминаю, как мать однажды читала мне — кажется, это была сказка Братьев Гримм — о том, как маленькая девочка плохо относилась к своей матери и терпела за это адские муки (это читалось без морализаторской цели — просто она читала мне все сказки в книге и так или иначе должна была добраться до этой). Меня охватила такая жалость к девочке — и, возможно, раскаяние в том, насколько я неприветлив к собственной матери, — что я расплакался, и она была вынуждена прекратить чтение. Кажется, мне было лет 14. Хотя нет, я шучу: мне было 7. Через пару лет меня травмировала сцена из фильма (A Girl Named Sooner, 1975), в которой девочка убивает любимую птичку. Я так сильно расплакался, что, кажется, весьма обеспокоил свою мать.

Я так и не потерял эту мягкость и чувствительность, однако общение с другими детьми казалось мне адом. И опыт, полученный от такового, заставил меня развить в себе новый аспект личности, необходимый для взаимоотношений — с тех пор этот аспект сосуществовал с моей чувствительностью и иногда грозился похоронить её. Как ты, наверно, уже догадался, чувствительность соседствовала с чертовским воображением. За него-то меня в основном и ценили больше всего. Мне также говорили, что я действительно умён — хотя у меня и были проблемы с математикой и точными науками в школе (я просто ненавидел эти предметы; английский и история были моими любимыми).

Очень рано я заметил собственную значительную эксцентричность. В буквальном смысле: речь идёт о тяге к удалению от центра. Я презирал приспособленчество, которое видел в других детях вокруг себя. Я всегда видел насквозь их фальшивость и отчаянную страсть казаться «взрослыми». И я не стеснялся делиться своими наблюдениями. В результате уже в восьмилетнем возрасте я стал изгнанником для большинства. И чем более меня сторонились, тем более я старался их провоцировать. Я знал: причина моего изгнания в том, что их возмущало моё превосходство.

Разумеется, со временем я понял, что на свете ужасно много замечательных людей низшего ранга, что большинство людей принадлежит к этой категории, и что, если я не хочу остаться в тотальном одиночестве, мне следует следить за своей речью и найти какой-то способ отношения к ним. Однако в раннем возрасте я этого не понимал. Я ощущал презрение к другим, которое было абсолютно несокрушимым, т.к. у меня не было никакой возможности сблизиться с другими людьми. Разумеется, эти «другие» включали в себя всю мою семью. Да, даже мою мать. По сути, я воздвиг себе крепость одиночества.

Я знал, что умён и талантлив (чёрт возьми, я вступал с самим собой в философские диспуты в четвёртом классе). Я говорю не о потенциале. Я действительно творил многое. Я рисовал и писал стихи. Я всегда писал очень хорошо. Как-то раз, в пятом классе, один совершенно искренний и доброжелательный мальчик спросил у меня: «Как тебе удаётся так писать?» Что и говорить, я сразу же ощутил к нему презрение. «Это очень просто, — ответил я снисходительно. — Я просто пишу так, как авторы, чьи работы мы читаем». И это действительно так. У меня была способность (которой я пользовался с совершенным успехом) имитировать чужие стили. Я не понимал, почему другие дети этого не могли.

Очень рано я заметил отсутствие осознанности в других; их механичность. Конечно, я и сам не обладал полной осознанностью и в какой-то мере вёл себя механично. Но время от времени я замечал это. Сейчас проблемой для меня является тот факт, что я встречаю людей своего возраста, которые никогда не замечали в себе недостатка осознанности, и вот, я думаю: «Как же можно такими быть?» Моё презрение к другим не уменьшилось. А могло ли? Никто и не ожидает полной осознанности у ребёнка. Но у пятидесятилетнего старика-то! Что я должен чувствовать? Жалость? Извините, но это не в моей природе. В результате я просто занизил уровень ожиданий относительно людей. Я научился не позволять моему презрению кипеть от ярости. Я действительно научился сходить с Олимпа и заводить друзей среди смертных. Я стал мягче и терпимее. Но до сих пор во мне есть тот аспект моей личности, который пытается вырваться наружу: я порой хочу использовать свой интеллект в качестве оружия; чтобы унижать других; или просто чтобы наговорить вещей, которые шокируют и отвращают.

Пока не забыл: у меня есть история, которая тебе понравится. В третьем классе, когда маленькие ветреные детишки реально ополчились на меня, у нас было задание принести аудиозаписи, которые наша учительница должна была запускать во время ланча. Что и говорить: эти сгустки протоплазмы принесли кассеты своих старших братьев и сестёр. Разные «яркие» и кажущиеся «взрослыми» аудиозаписи. Невозможно передать, сколько раз мне пришлось мучительно прослушать «Kung Fu Fighting».

В общем, однажды я решил сделать ответный ход и принёс свои любимые записи: «Возглавь собственный оркестр: введение в дирижирование для детей». Запись включала в себя величайшие произведения Бетховена, Брамса, Моцарта, Вагнера и т.д. Не выразить словами, как возрадовался я протестам ужаснувшихся одноклассников. Я тут же увидел, как каждый пытается перещеголять всех остальных в ненависти к этой ужасной музыке. Через минуту-другую под давлением публичного мнения моя учительница выключила аудиозапись. Она знала, что происходит. Она знала, что я совершил.

Что ж, хотя я и не могу вспомнить такого времени, когда бы у меня не было в высшей степени тайного убеждения в том, что мне надлежит совершить нечто великое — что у меня есть судьба, — я провёл очень много времени, будучи неуверенным насчёт того, каким именно образом эта судьба должна осуществиться. Я добился многого на третьем и четвёртом десятках жизни (я упоминал, что в 20 у меня был литературный агент?). Однако, я знал: ничто из этого моя мать не имела в виду, говоря: «Ты совершишь однажды нечто великое». Я добился действительно огромных успехов в своей профессии, однако, приближаясь к сорока, я подступил к неизбежному кризису: да к чему же такому я предназначен? Когда же я уже совершу это «великое», о котором мать постоянно говорила? Достаточно ли времени у меня осталось? Однако моя вера в судьбу превосходит обычную самоуверенность: она включает в себя убеждение в существовании Мирового Духа, управляющего всеми вещами, и что у духа этого есть планы на меня. Так, я ждал своего времени.

И тогда, лишь только я действительно начал ощущать подлинный смысл срочности («я обязан сделать нечто великое сейчас же»), оно нашло меня. Или же я нашёл его. Или же мы с ним сошлись вместе. Можно сказать как угодно. Я посвятил себя борьбе за сохранение собственной культуры и расы. Мои читатели не нуждаются в аргументах, чтобы понять, почему эта борьба действительно является Той Самой Борьбой: если наша культура, наша раса будут потеряны — всё будет потеряно. По шкале катастроф, это эквивалентно взрыву солнца. Если это случится, вся жизнь на земле закончится. Если Западная культура и белая раса прекратят существовать, жизнь продолжится, но лучшее из зеркал, созданных природой для самосозерцания, будет потеряно.

Я космотеист: наша космическая роль заключается в том, чтобы быть самосознанием всего существующего. Наша роль в актуализации Бога во плоти. И все достижения нашей культуры — затмевающей все остальные — создавались сознательно или бессознательно именно для этого предназначения.

Такова «великая миссия», о которой говорила мне мать: спасение белой расы. Я не считаю, что должен заниматься этим в одиночку, разумеется. Мне нужна небольшая помощь. И, полагаю, по этой причине я и решил обнажить свою душу и рассказать тебе всё это. Если ты принадлежишь к тем детям, на которых я плевал в школе, наверняка ты уже давно прекратил это читать. Но если хоть что-то в этом тексте созвучно тебе — следуй за мной. Следуй за нами. Если ты когда-нибудь ощущал зов судьбы, ощущал, что должен совершить нечто великое, тебе больше нечего искать. Нет более великой задачи, чем эта.

Пожалуйста, не оправдывайся. Ты всё равно умрёшь. И, возможно, раньше, чем думаешь. Посему я хочу, чтобы ты теперь отказался внутренне от жизни, которую вёл до этого. Я не советую тебе бросить работу, развестись с женой или перестать смотреть Дневники Вампира. Внешне тебе мало что нужно менять. Внутренне же тебе следует отказаться от всего дерьма, которое ты в себе хранишь, чтобы отныне заботиться лишь об одной-единственной вещи: выживании нашей культуры и нашей расы (которая включает и твоих детей — я надеюсь).

Я сказал — никаких оправданий. Это значит, что ты должен измениться сейчас же. Не после того, как доделаешь то, это и вон то. Если ты не знаешь, что делать, жди. Или для начала поддержи тех, кто что-то делает — особенно тех, для которых Движение заменило работу. Ты также можешь написать мне через редактора сайта http://Counter—Currents.com — он передаст мне твоё сообщение. Расскажи мне о себе, и я сделаю всё, чтобы дать тебе хороший совет.

Я сказал — никаких оправданий. Пожалуйста, никакого пораженчества. Если мы считаем, что не сумеем победить — разумеется, так и будет. Если мы считаем себя обречёнными — мы такие и есть. Если нет более великой задачи (а её нет), если наша задача справедлива (так и есть), если она в принципе осуществима (так и есть), тогда у нас нет морального права на пораженческие мысли.

Кроме того, я могу заверить тебя: мы приближаемся к победе. Я уверен в этом, как и в «своей судьбе». Понимаешь, у меня горячая линия с Мировым Духом. Существует план, и нынешняя эпоха тьмы — его часть. Существуют мужчины и женщины, которые вступят в воинство тьмы, и другие, которые вступят в воинство света. Эти последние и выведут нас из нашего нынешнего состояния, даже если сами никогда не увидят плодов своих трудов.

Присоединяйся к нам. На самом деле, речь не о том, чтобы наполнить жизнь смыслом. Скорее, ты станешь подобен богу. Ты тоже можешь быть личностью всемирно-исторического масштаба. Сделай такой выбор — на самом деле сделайте его, — пока этот текст не закончился. Или же никогда не возвращайтесь сюда, ибо в противном случае я не хочу тебя видеть.