Транзит Нептуна в судьбе Владимира Высоцкого

Здравствуйте, друзья!

 

С вами Катерина Старцева,

и сегодня мы займёмся профессиональным прогнозированием

и ретроспективным анализом событий жизни

с помощью базовых прогностических техник.

 

 

Владимир Высоцкий родился в Москве 25 января 1938 года в 9 часов 40 минут утра местного времени (данные из роддома).

В 1967 году транзитный Нептун начал своё соединение с натальной Луной актёра. Окончание действия этого аспекта пришлось на 1970 год (см. ниже график взаимодействия Нептуна и Луны).

Луна в натальной карте управляет 5 домом.

Какие же события произошли в это время в жизни актёра и поэта?

 

 

Марина Влади — один из заветных народных символов конца пятидесятых годов. Это было время, когда «железный занавес» слегка раздвинулся, и все залетавшие к нам с Запада первые ласточки производили грандиозный фурор. Фильм с названием «Колдунья» прошёл тогда по стране с успехом — скажем так — не меньшим, чем «Вертикаль». Тысячи девушек начали носить причёску «колдунья», то есть длинные, свободно распущенные волосы. Как всегда, чувство свободы шло с Запада, и массовое сознание не придавало значения русским корням — и фильма, и актрисы. Не все даже знали, что сценарий основан на рассказе Куприна «Олеся», что псевдоним актрисы — не что иное, как её усечённое отчество «Владимировна», а по фамилии она самая что ни на есть Полякова.

В 1967 году Марина Влади приезжает в Москву на кинофестиваль.

С первого взгляда ничего не началось. Она его своим взглядом смерила — ну, метр семьдесят. Рубашка, брюки — не последнего модного писка и по цвету не согласуются. Даже непонятно, по какому праву он так на неё уставился, не дожидаясь, пока подведут, представят. А он смутился и растерялся оттого, что взгляд его не был принят, а был прямо-таки возвращён по обратному адресу. Может, и не надо смотреть в её сторону? Да и вся фальшь окружающая отталкивает. Но отступать было бы малодушием. Надо преодолеть ощущение неловкости, приблизиться, поцеловать холодную руку и произнести заранее заготовленную реплику: «Наконец-то я встретил вас».

 

Рассказывает Марина Влади:

«В баре полно народу, меня окружили со всех сторон, но, как только ты появляешься, я бросаю своих знакомых, и мы идём танцевать. На каблуках я гораздо выше тебя, ты встаёшь на цыпочки и шепчешь мне на ухо безумные слова. Я смеюсь, а потом уже совсем серьёзно говорю, что ты — необыкновенный человек и с тобой интересно общаться, но я приехала всего на несколько дней, у меня очень сложная жизнь, трое детей, работа, требующая полной отдачи, и Москва далеко от Парижа… Ты отвечаешь, что у тебя у самого — семья и дети, работа и слава, но всё это не помешает мне стать твоей женой.

Ошарашенная таким нахальством, я соглашаюсь увидеться с тобой завтра.

Это весёлое и лёгкое общение продлилось несколько дней, и вот фестиваль заканчивается, я уезжаю из Москвы, подписав контракт, и приеду на съёмки в начале 1968.

В июне 1968 я живу в гостинице “Советская”, бывшем “Яре”, где пировал ещё мой дед.

У меня роскошный номер с мраморными колоннами, роялем и живыми цветами — каждый день свежими. Мама согласилась поехать со мной. Всё её волнует и удивляет в России.

Ленинград, по её мнению, совсем не изменился, и она продолжает называть его Петербургом. Прогулки по Москве уводят нас в прошлое. А настоящее — это художники, поэты, писатели, актёры, которые каждый день собираются у меня, как в модном салоне.

В один из таких вечеров ты появляешься на пороге, и воцаряется полная тишина. Ты подходишь к моей маме, представляешься и вдруг, на глазах у всех, сжимаешь меня в объятиях. Я тоже не могу скрыть волнения. Мама шепчет мне: “Какой милый молодой человек, и у него красивое имя”. Когда мы остаёмся одни, ты говоришь, что не жил всё это время, что эти месяцы показались тебе бесконечно долгими.

Ты объясняешь мне, что однажды посмотрел, как и все, фильм “Колдунья” и что, когда в 1965-м я приехала на фестиваль в Москву, ты тщетно пытался встретиться со мной.

По нескольку раз в день ты ходил в кино смотреть хронику, чтобы увидеть меня хотя бы на экране. Короче, ты влюблён уже много лет и никогда не мог представить себе, что однажды увидишь меня живьём и так близко. Из всего этого ты делаешь неизменный вывод: “Во всяком случае, теперь-то я знаю, что ты станешь моей женой”.

Всё лето мы видимся почти каждый день, круг друзей сужается. Целыми вечерами мы болтаем, читаем стихи, иногда кто-нибудь из художников или скульпторов приносит показать свои работы. Днём я снимаюсь, вечером мы собираемся вместе. Теперь мы так близки с тобой, что просто дружбой это уже не назовёшь. Я знаю о тебе всё — по крайней мере? так мне кажется. Ты очень сдержан, но всё настойчивее ухаживаешь за мной.

В один из осенних вечеров я прошу друзей оставить нас одних в доме.

Друзья молча обнимают нас и уходят. Закрыв за ними дверь, я оборачиваюсь и смотрю на тебя.

В луче света, идущем из кухни, мне хорошо видно твоё лицо.

Ты дрожишь, ты шепчешь слова, которых я не могу разобрать, я протягиваю к тебе руки и слышу обрывки фраз:

“На всю жизнь… уже так давно… моя жена!”

Всей ночи нам не хватило, чтобы до конца понять глубину нашего чувства. Долгие месяцы заигрываний, лукавых взглядов и нежностей были как бы прелюдией к чему-то неизмеримо большему. Каждый нашёл в другом недостающую половину. Мы тонем в бесконечном пространстве, где нет ничего, кроме любви.

Наши дыхания стихают на мгновенье, чтобы слиться затем воедино в долгой жалобе вырвавшейся на волю любви.

Нам по тридцать лет, у нас большой опыт жизни — несколько жён и мужей, пятеро сыновей на двоих, профессиональные успехи и неудачи, взлёты и падения, слава. А мы очарованы друг другом, как дети, впервые узнающие любовь.

Ничто и никогда не сотрёт из памяти те первые минуты бесконечной близости. На третий день на рассвете мы уходим из этого доброго дома. Мы вместе отныне и вовеки веков.

Мы счастливы. Власти пока что закрывают глаза на нашу идиллию.

Вся Москва об этом говорит, но ведь моя работа почти закончена, и все думают, что я вернусь во Францию и быстро забуду то, что они принимают за каприз актрисы.

В 1969 году я покидаю Москву, моя работа закончена. Нам кажется невозможным прожить друг без друга те три месяца, которые отделяют нас от фестиваля. В аэропорт мы приезжаем в полном отчаянии. Мы с тобой сидим, прижавшись друг к другу, совсем одни в толпе снующих людей. Ты говоришь, что жизнь без меня невыносима, я отвечаю, что и сама плохо себе представляю жизнь без тебя. Объявляют роковой рейс “Эр Франс”, мы обнимаемся, чуть не плача, я ухожу в глубину зала, но тут металлический голос вносит поправку: рейс задерживается на четыре часа. Я бегом бросаюсь к тебе — ещё несколько часов отсрочки!

Ты говоришь, что я должна как можно быстрее вернуться. Я клянусь тебе, что при первой же возможности приеду туристкой. Эти мечты как-то отвлекли нас, и, когда пассажиров снова приглашают на посадку, мы расстаёмся взволнованные, но уже без слёз. Я иду к выходу, как вдруг меня останавливает громкоговоритель: у самолёта обледенели крылья, и нужно ждать, когда их разморозят компрессором. Рейс задерживается на неопределённое время…

Уже стемнело, снова поднимается буря. Благодаря поклоннице-стюардессе мы устроились в каком-то закутке и курим сигарету за сигаретой. Мы как в бреду. Ты требуешь, чтобы я переехала жить в Москву, чтобы я стала твоей женой, чтобы привезла с собой детей. Я соглашаюсь, меня воодушевляет твоя решительность. Конечно, я могу всё бросить, приехать жить с детьми к твоей матери, конечно, я найду здесь работу, конечно, мы будем счастливы все вместе, у нас обязательно всё получится, меня ничто не пугает — любовь сильнее всего остального.

Как только я возвращаюсь к себе в Мэзон-Лаффит, звонит телефон. Это ты. Ты провёл эти несколько часов на почте, ожидая, пока тебя соединят с Парижем, написал стихотворение и читаешь его мне:

                                            Мне каждый вечер зажигают свечи,

И образ твой окуривает дым, —

И не хочу я знать, что время лечит,

Что всё проходит вместе с ним.

 

Я больше не избавлюсь от покоя:

Ведь всё, что было на душе на год вперёд,

Не ведая, она взяла с собою —

Сначала в порт, а после — в самолёт.

 

Мне каждый вечер зажигают свечи,

И образ твой окуривает дым, —

И не хочу я знать, что время лечит,

Что всё проходит вместе с ним.

 

В душе моей — пустынная пустыня, —

Так что ж стоите над пустой моей душой!

Обрывки песен там и паутина, —

А остальное всё она взяла с собой.

 

Теперь мне вечер зажигает свечи,

И образ твой окуривает дым, —

И не хочу я знать, что время лечит,

Что всё проходит вместе с ним.

 

В душе моей — всё цели без дороги, —

Поройтесь в ней — и вы найдёте лишь

Две полуфразы, полудиалоги, —

А остальное — Франция, Париж…

 

И пусть мне вечер зажигает свечи,

И образ твой окуривает дым, —

Но не хочу я знать, что время лечит,

Что всё проходит вместе с ним.

 

В 1970 году, совместив приглашение на фестиваль, дубляж фильма по Чехову и туристическую поездку, я получила вид на жительство на несколько недель. Июньским утром я приезжаю в Москву с чемоданами, набитыми одеждой, бельём, пластинками, книгами, самыми разными продуктами, даже итальянскими макаронами, кофе, оливковым маслом и, конечно же, лекарствами.

Наша жизнь потихоньку налаживается. Я сама подрезаю тебе волосы, которые ты отрастил по моей просьбе, ты щеголяешь в модной одежде, щёлкаешь каблуками новых сапог, по три раза в день меняешь куртки, что доставляет тебе огромное удовольствие. Каждому, кто заходит к нам в гости, ты даёшь пощупать их мягкую, приятно пахнущую кожу. И главное — ты просто упиваешься музыкой: чтобы слушать пластинки, я привезла проигрыватель. Мы без конца ставим “Порги и Бесс”. Армстронг и Элла Фитцджеральд заставляют тебя рычать от удовольствия. Ты заново открываешь для себя произведения великих классиков.

1 декабря 1970 года мы находимся во Дворце бракосочетания. На фотографии, которую сделал Макс, мы с тобой похожи на старательных студентов, слушающих серьёзную лекцию, только ты сидишь на ручке кресла, и у нас слишком лицемерный вид. На нашу свадьбу получено добро, от которого, как известно, добра не ищут, и после “поздравительной речи” мы чуть было сами не уходим — подобру-поздорову:

— Шесть браков, пятеро детей, к тому же — мальчиков! (Очевидно, по мнению этой дамы, с девочками дело обстояло бы проще.) Уверены ли вы в своём чувстве? Отдаёте ли вы себе отчёт в серьёзности такого шага? Я надеюсь, что на этот раз вы всё хорошенько обдумали…

Мне и смешно, и плакать хочется. Но я вижу, что ты вот-вот сорвёшься, и потому держусь. Мы быстро расписываемся против галочки, и уже через несколько минут всё кончено.

Ты держишь свидетельство о браке, как только что купленный билет в театр, вытянув руку над толпой. Мы выходим, обнявшись, среди невест в белом тюле под звуки неутомимого марша. Мы женаты».