елигиозный мир кельтов из-за устного характера
передачи их учений с давних пор оказался чем-то вроде погибшего и недоступного
более материка, вроде города Ис[2],
спящего в глубинах вод. Темой кельтской религии всё ещё очень часто занимаются
псевдоспециалисты, предпочитающие идеологические реконструкции научным поискам,
даже мошенники, желающие приписать древним кельтам свои собственные фантазии.
Именно поэтому любое серьёзное исследование кельтского мира должно начинаться с
отсеивания недопустимых интерпретаций и ясного прояснения методологии этого
исследования. С этой точки зрения, нужно только порадоваться появлению в
последние годы нескольких выдающихся трудов Франсуазы Леру и Кристиана
Гюйонварха: «La civilization celtique» — нечто вроде пропедевтического
пособия по теме; «Les Druides», труд, который несомненно, представляет собой самое
полное собрание сведений о кельтском жречестве из доступных в настоящее время в
Европе; и «Textes mithologiques irlandais» (далее обозначаемых как TMI). Эти
труды имеют своей целью «представить франкоязычной публике (англо- и немецкоязычные
читатели располагают уже обширным выбором) полное собрание средневековых
текстов, переведённых и комментированных таким образом, что познакомиться с
ними могут и неспециалисты». Для полноты картины необходимо добавить последнюю
работу обоих авторов «Morrigan-Bodb-Macha. La souveruinete guerriere de
l’Irlande» (Rennes, 1983).

Все эти разнообразные труды
являются результатом доведённой до конца исследовательской деятельности,
ведшейся Фр. Леру и К.-Дж. Гюйонвархом с 1948 года под эгидой журнала
«Ogam-celticum». Им обоим удалось разрешить задачу терпеливой, осторожной и
систематической реконструкции кельтской традиции, благодаря, с одной стороны,
своей «технической» компетентности, особенно в области лингвистики (Ф. Леру
была в своё время ученицей Жоржа Дюмезиля, К.-Дж. Гюйонварх защитил 20
октября 1980 года докторскую диссертацию перед комиссией, куда входили, среди
прочих, Жорж Дюмезиль, Жан Годри — главный создатель современной
индоевропейской грамматики во Франции — и Карл Хорст Шмидт, крупный
немецкий специалист по древним кельтским языкам), и, с другой стороны, своему
умению читать тексты через них самих, через их концептуальное содержание, их
тайную структуру, имеющие более важное значение, чем некоторые детали, хронология
и тому подобное. Что касается этого последнего пункта, необходимо отметить,
поскольку это случай достаточно редкий во французской академической науке,
чтобы заслужить упоминания, что авторы, помимо Дюмезиля, испытали влияние
традиционалистской школы мысли (в особенности, Рене Генона и Ананды
Кумарасвами).

Осознавая, что «легче ссылаться на
тайну, вместо того чтобы помочь раскрыть её, и когда по такой обширной теме
ощущается нехватка документов, можно впасть в искушение представить теории, а
не факты», Ф. Леру и К.-Дж. Гюйонварх полагают, что перед тем как попытаться
позитивно охарактеризовать кельтскую традицию, важно указать на то, чем она не
является. Таким образом, с серьёзной точки зрения она ничего общего не имеет ни
с «заговором или с происхождением тайных обществ (или мнимо тайных), которые в
этом случае оказываются псевдоинициатическими и псевдорелигиозными», ни с
«источником вдохновения для авторов, которые под маркой кельтского стараются
легитимизировать скорее связанные с либидо подсознания современных людей». Отбрасывая
в сторону эти крайние, хотя и относительно частые в наши дни случаи, приходится
признать, что со времён псевдо-Оссиана[3] мир
древних кельтов был скрыт под покровом гиперромантизма, состоящего из шаблонных
образов (таинственные женщины с волосами, развевающимися «на ветру и на
солнце», обязательно пустынные леса, скалы, гордо стоящие под ударами волн
мрачного, необъятного и всегда бурного моря, острова, на вечные времена покрытые
туманом), где эстетство и восприятие в духе готики неразрывно перемешаны с
дремучим невежеством. По поводу этого мрачного очарования, производимого
кельтским прошлым, К.-Дж. Гюйонварх пишет: «Одни погружаются в него, чтобы помечтать,
другие — чтобы с лёгкостью сочинять бездарные стихи».

Со своей стороны, мы добавим, что
романтическую кельтоманию часто делает невыносимой смесь безвкусицы и крайней
глупости. Не хватает самого главного, а именно голоса крови, который один
только может открыть нам путь к заключённому в архаических глубинах значению
ирландских текстов, создатели которых, как и творцы скандинавских саг, не
останавливались ни перед безобразным, ни перед гротеском, и оказываются выше
всех этих напыщенных фраз и сантиментов.

К.-Дж. Гюйонварх отверг эстетский
подход при переводе самых важных текстов ирландской мифологии (общее количество
которых составляет девятнадцать, включая «Книгу о завоеваниях Ирландии», «Битву
при Маг-Туиред», «Основание владения Тары» и «Сон Ангуса»). «Тем хуже для того,
что понимается под элегантностью стиля: мы не принимаем в расчёт показную
красоту фразы, но только достоверность и глубину её содержимого». Верный этой позиции
в отношении того, что он изучает более тридцати лет, и традиционалистскому
образу мысли вообще, французский исследователь, как нам кажется, не принадлежит
к числу тех умов, для которых истина, в неудачной форме высказанная «невеждой»,
лучше, чем ошибочная точка зрения, великолепным образом развитая «гением».

Из-за почти полного отсутствия
письменных документов, относящихся к дохристианской эпохе, единственный способ
правильного истолкования кельтской традиции, нашедшей своё наивысшее воплощение
в общественной жизни в фигуре друида, состоит в проникновении в легенду и в
миф. Занимаясь изучением первого функционального класса кельтского общества,
авторы желали показать, «что исследование образа друида в мифологии является
лучшим способом приблизиться к реальному историческому друиду, потому что в
истории и в мифе иерархия и специализация являются тождественными. Кельтская
легенда перемещает в миф реальную социальную и религиозную структуру. И
наоборот, какой жрец не посчитал бы за идеал быть похожим на почитаемого бога?
Короче, не общество определяет религию, но именно религия моделирует общественное
устройство».

Ирландия представляет собой
уникальный случай в религиозной истории Европы: если в древней Ирландии
существовала непрерывность мифологической традиции, то всё это имело место, что
парадоксально, благодаря христианизации острова, позволившей передавать мифологию
на манер истории, особенно в том, что касается генеалогии и хронологии, хотя,
зачастую, и в искажённой форме. К.-Дж. Гюйонварх принадлежит к числу тех, кто
считает, что имела место преднамеренная передача, с целью обеспечить
преемственность между древним кельтским жречеством и новой интеллектуальной
элитой — христианскими монахами, которые принялись записывать языческие легенды
и мифы. «Ирландия — это уникальная страна Запада, где на закате Древнего мира
продолжило существование жреческое сословие, аналогичное индийским брахманам.
Христианизация, не сопровождаясь романизацией в языковой, политической и
административной сферах, позволила, чтобы это сословие жрецов, обладающее
высоким интеллектуальным уровнем и реорганизованное так, чтобы соответствовать
требованиям новой религии, предоставило первые кадры христианского духовенства
в Ирландии. Необходимо помнить, что тексты, которыми мы располагаем, в своей
совокупности являются продуктом творчества этих самых монахов».

Начиная с эпохи раннего
Средневековья, ирландцы «бредили», как пишет автор, в соответствии со своими
мифологическими текстами претендуя на происхождение от евреев, греков и египтян.
Но, включая своё собственное мифологическое наследие в рамки библейской истории,
они защитили его от возможных обвинений в ереси, потому что «никто и никогда не
всходил на костёр из-за того, что рассказывал истории о Луге[4],
Нуаду[5] и
Кухулине[6]».
Имелось ли лучшее средство спасти наследие предков? Нет, и в итоге «и евреи
ничего не потеряли, и мы обрели возможность понять кельтов». Именно этого не
могли понять на протяжении долгого времени исследователи кельтского мира,
начиная с Д’Арбуа де Жубенвилля, устроившего
путаницу в вопросах хронологии, в то время, как нужно было обратиться к
изначальным схемам, различимым под христианскими изменениями и дополнениями. Д’Арбуа, с другой стороны, совершил
ошибку, приняв пять завоеваний Ирландии, о которых сообщали тексты обращённой в
миф истории, за настоящие завоевания, вместо того чтобы увидеть в них «подгонку
восстановленной совокупности мифов под “историю” в библейском летоисчислении».

Заканчивая с этой темой, можно
сказать, что ирландское христианство если не наследовало и продолжило кельтскую
традицию, то, по крайней мере, сохранило её: именно оно взяло на себя её
передачу будущим поколениям. Резюмируя, К.-Дж. Гюйонварх так обобщил свой
тезис, который некоторым покажется слишком смелым: ирландское христианство «не
покончило с дохристианской мифологией, не извратило её и, тем более, не изменило
её “эволюцию”: оно крестило её как историю и, таким образом, сохранило её так
же, как фрукты сохраняются в спирте».

Но здесь нам хотелось бы в большей
степени сделать ударение на примордиальном, глубинно архаическом характере кельтской
традиции. В дополнение к изучению главных кельтских мифов, ролей различных
божеств, статуса друидов, кельтских представлений о верховной власти и
монархии, измерению времени и многочисленных и чрезвычайно многозначительных
символов, остаётся ещё коснуться традиционной чистоты этой цивилизации.

Пункт первый: принадлежность
друидов к самому отдалённому индоевропейскому прошлому не вызывает никаких
сомнений. «Само название “друид” присуще исключительно кельтскому миру и объясняется
только индоевропейскими элементами кельтских языков: галльская форма druides
(ед. ч. druis), используемая Цезарем в “Записках о галльской войне”, так же как
ирландская druid, восходят к прототипу dru-wid-es “самые мудрые”, содержащему
тот же самый корень, что и латинское слово videre “видеть”, готское witan, германское
wissen “знать” <…>. Итак, если исходить из данных этимологии, то нельзя
приписывать друидам доиндоевропейское происхождение или предполагать, что “друидизм”
возник только в эпоху, когда было зафиксировано его историческое существование».

Положение кельтского жречества
можно было бы сравнить только с положением брахманов Индии. Как и брахман,
друид пользовался чрезвычайным уважением. Он не страдал ни от каких запретов и
ограничений, напротив, именно он обладал властью казнить и миловать. На эту
тему Ф. Леру и К.-Дж. Гюйонварх пишут не колеблясь: «Жреческое сословие кельтов
является достаточно древним, с его друидами, которые имеют право заниматься как
жреческими делами, так и войной (но воин не имеет права исполнять обязанности
жреца), где мы сталкиваемся с отзвуком примордиального учреждения, идеала
райского состояния общества, состоявшего из мудрых людей». С другой стороны,
кельтскому обществу присуще явное главенство духовной власти над властью мирской:
царь повелевает людьми, но друид как преимущественно управитель сферы
сакрального руководит царём; никто не говорит прежде царя, но царь никогда не
говорит прежде друида…

Другие черты, которые подтверждают
духовный характер кельтской традиции: устный характер передачи учения друидов,
что напоминает передачу учения от отца к сыну у индийских гуру. Но статус
друида не носит наследственного характера: социальное происхождение соискателя
не важно, но находит выражение в самом названии, потому что друид в собственном
значении слова — это «стоящий вне какого-либо класса». Также в кельтской
традиции мы встречаем такие символы как рыба лосось — этот символ восходит к её
истокам и рыба-ёж древнего мира — этот образ похож на индийского Хираньягарбху,
представляющего космическое яйцо. Мифический друид получает имя Mog Ruith, то
есть «Слуга Колеса», что явно соответствует индийскому чакравартину.

В мире кельтов мирская власть, с
неизбежностью выступающая в посреднической роли между людьми и друидами,
которые всегда находятся ближе к богам, чем к людям, является сущностью
мужского рода и находит своё воплощение в фигуре царя. Однако подлинная власть
персонифицирована в образе женщины, не потому, что кельты поклонялись
богине-матери, как заявляли приверженцы натуралистической интерпретации, и
относились к «гинекократическому» типу цивилизации, но потому, что Власть, по
аналогии с землёй, постоянно обновляется и в реальности не может быть ничем
осквернена: «В соответствии с определением королевы Meдб[7],
король “не должен терзаться страхом, ревностью и жадностью”, хотя сама королева
была всегда только “человеком в тени другого”, потому что, если король является
фигурой временной и подверженной изменениям, Власть всегда остаётся юной и девственной,
обладающей соблазнительной и блистательной красотой, она также вечна, как и
принцип, который она представляет и воплощает. Главная героиня первого
завоевания Ирландии, послужившего зачином для дальнейших сказаний, легендарного
и не вмещающегося ни в одну их классификаций, Банба[8],
подтверждает своим примером эту доктрину Власти, и она же, “вновь появляясь в
рассказе о пятом завоевании как королева Туата Де Дананн[9],
подтверждает непрерывность своего присутствия и своё тождество с ирландской
землёй”. Эта великая фигура, представляющая Власть, пребывает в центре предания
об Этайн[10],
которое иногда под пером экзегетов, находящихся в плену современной психологии,
нисходит на уровень банальной сентиментальности. Однако “Этайн не самолюбивая и
«влюбчивая» в человеческом смысле этого слова, она — это Власть,
женское божество и полиандрическая супруга могущественных богов”».

Архаический характер кельтской
вселенной также иллюстрируется на примере того, что кельты, у которых не было
каменного строительства, не знали другого священного места, кроме как природы,
которую они представляли в качестве вечной теофании. Лес и храм были у них
двумя тождественными понятиями, и, как и в Индии, лес был местом в высшей
степени священным. Также необходимо рассмотреть важность счёта времени,
обладавшего большой значимостью, едва мы только посмотрим на это: «Ирландцы
также вели счёт на ночи: aidche Samna, ночь “Самайн”[11],
wythnos “восемь ночей”, pymthegnos “пятнадцать ночей”, так говорили на галльском,
чтобы обозначить неделю и две недели, в то время как на бретонском antronoz
“следующий день” буквально значит “обратная сторона ночи” <…>. Эти
представления объясняют, почему в их календаре тёмный период является основной
счёта времени». Нужно ли видеть странное противоречие между этим типом счёта
времени и кельтскими легендами и мифами, полными солнечных героев? Нет, потому
что объяснение этому относится к сфере метафизики: «Кельты были детьми богов
ночи, а именно ночь даёт рождение дню, также как Бытие порождается Небытием».

Абсолют, выступая по отношению ко
всему прочему в качестве мужского начала, действует так, что даже Власть
представляет по отношению к нему женское начало, явственно пассивное, хотя в реальности
она является постоянно активной движущей силой. В то же самое время, друид представляет
мужское начало по отношению к царю, который, в свою очередь, также представляет
мужское начало по отношению к своему царству, потому, как уже было сказано по
поводу другого, хотя и аналогичного случая, «именно неэтический принцип
санкционирует или предписывает то, что устанавливает или не допускает
гармонию». В мире кельтов воинская функция была собственно разделена на два
вида. Первый вид имел своим божественным прообразом Огме[12],
бога войны, хотя он и не ведёт войн, будучи царём, «занимающим пассивное
положение в том смысле, что он не принимает личного участия в сражениях, но “действующим”,
потому что его присутствия достаточно, чтобы обеспечить “успех” (будучи
“регулятором” общества, в которое включена “третья функция”)»; так царь, в
противоположность воителю, является дарителем энергии, а воитель — великим
поглотителем энергии, активным, но не выступающим инициатором действий, чьим
кельтским архетипом является солнечный герой, не обладающий независимым
статусом — Кухулин. Неподвижность образа и «центральное положение» «действующего»
короля иногда находило своё крайнее выражение в том, что королю Ирландии было
запрещено передвигаться по стране.

В кельтской традиции присутствует
и другой основополагающий традиционный образ — образ «царя мира». Галлия
оставила нам в наследство очень интересное свидетельство: «Традиция “царя
мира”, который также является “вечным царём”, представлена в Галлии не индивидуумом,
но этнонимом “битурихиос”; это слово состоит из двух частей: биту — “мир” и
«век» одновременно, и -рихиос, мн.ч. от слова rex, “король”. Битирихии, от
названия которых произошли французские названия Берри (biturigios) и Бурж
(biturigibus в мн. числе дат. падежа на латыни), жили в географическом центре
Галлии рядом с locus consacratus, священным местом, где, согласно Цезарю,
друиды проводили своё общее собрание». Также отзвуками подобных представлений
являются латинское название Милана (Mediolanum), города, основанного галлами, и
разделение Ирландии на четыре графства: Коннахт на западе, связанное с наукой;
Ульстер на севере, связанное с войной, Ленстер на востоке, связанное с
процветанием, Мунстер на юге, связанное с музыкой — окружают центральное
графство Мит, связанное с властью, графство «середины», образованное
возвышением земли над землями других графств, и здесь же расположена столица
Тара[13].

Кажется, что цифра «четыре»
обладала достаточной значимостью в кельтском мире. Существовало четыре великих
праздника, которые отмечали годовой круг: Имболк[14]
— праздник плодородия в конце зимы; Белтайн[15],
жреческий праздник, отмечавшийся в начале лета; Лугнасад[16],
праздник, носивший политический характер и посвящённый доброму правлению, а
также связанный с королевским достоинством Самайн, отмечавшийся во время, когда
cug, сверхъестественные силы, захватывают мир людей. Что касается атрибутов,
символизирующих власть и напоминающих о первоначальном обиталище богов, они
также существуют в количестве четырёх. Из Фариаса был принесён камень Фал,
который находился в Таре. На нём стоял каждый король, который принимал власть
над Ирландией. Из Гариаса было принесено копьё, которым владел Луг. Никто не
мог одолеть того, кто держал это копьё в руках. Из Финдиаса был принесён меч
Нуаду. Никто не мог избежать его удара, когда он извлекался из ножен Бодб и
никто не мог сопротивляться ему обладателю. Из Муриаса был принесён котёл
Дагды, пищей из которого можно было накормить любое войско.

Всего сказанного, как нам кажется,
вполне достаточно, чтобы дать представление и достоинствах и исключительной
пользе трудов Франсуазы Леру и Кристиана Дж. Гюйонварха, задуманных также для
того, чтобы помочь профанам ориентироваться в более сложных материях.
Примечательно, что в конце книги «La civilization celtique» помещён очень
полезный список четвёрок, в то время как в «Les Druides» мы встречаем указатель
средневековых ирландских и галльских текстов и очень полный глоссарий. В «TMI»
каждый текст сопровождается пространными примечаниями, некоторые из которых мы
использовали для этого очерка. Эта работа скоро будет завершена с выходом в
свет огромного тома, наполненного комментариями на религиозную тематику, мы
ожидаем с нетерпением эту книгу, являющуюся подлинным трудом энтузиастов.

В начале своей книги, посвящённой
кельтскому жречеству, авторы, которые обладают очень высокими представлениями о
Традиции, утверждают, что друиды были хранителями единственной формы традиции,
известной в Европе. Мы не можем разделить столь категоричное суждение, хотя,
однако, необходимо признать исключительность кельтской традиции в рамках
западного мира, нашедшую своё выражение в вездесущности жреческого сословия и
духовной власти.

Кельтская традиция принадлежит
сегодня к прошлому, но «миф, с благоговением передаваясь и повторяясь, будет
всегда живым и всегда действенным», — как утверждают Леру и Гюйонварх, далёкие
наследники ирландских «докторов» и свидетели непреходящего характера духовной
традиции Запада.